Пушкин создатель современного русского литературного языка сообщение. Реферат - А. Пушкин является родоначальником, создателем, основоположником современного русского литературного языка. И. С. Тургенев в своей знаменитой речи о Пушкине, произнесенной в

Введение

Образование национального литературного языка -- это процесс длительный и постепенный. Как уже сказано выше (см. гл. 9, с. 125), этот процесс, согласно мыслям В. И. Ленина, слагается из трех основных исторических этапов, опираясь на три общественные предпосылки: а) сплочение территорий с населением, говорящим на одном языке (для России это осуществилось уже к XVII в.); б) устранение препятствий в развитии языка (в данном отношении много было сделано в течение XVIII в.: реформы Петра I; стилистическая система Ломоносова; создание “нового слога” Карамзиным); в) закрепление языка в литературе.

Последнее окончательно завершается в первые десятилетия XIX в. в творчестве русских писателей-реалистов, среди которых должны быть названы И. А. Крылов, А. С. Грибоедов и в первую очередь А. С. Пушкин.

Главная историческая заслуга Пушкина и состоит в том, что им завершена закрепление русского народно-разговорного языка в литературе.

Пушкин А.С. - основоположник русского литературного языка

1. Во-первых, А. С. Пушкин был выразителем наиболее передового, революционного мировоззрения современной ему эпохи. Он по праву признавался “властителем дум” первого поколения русских революционеров--дворян-декабристов.

2. Во-вторых, Пушкин был одним из самых культурных и разносторонне образованных русских людей начала XIX в. Получив воспитание в самом прогрессивном учебном заведении того времени, Царскосельском лицее, он затем поставил перед собой цель “в просвещении стать с веком наравне” и добивался осуществления этой цели в течение всей своей жизни.

3. В-третьих, Пушкин создавал непревзойденные образцы поэзии во всех родах и видах словесного искусства, и все жанры литературы он смело обогатил, вводя в них разговорный язык народа. В этом отношении Пушкин превосходит как Крылова, совершившего аналогичный подвиг лишь в жанре басни, так и Грибоедова, закрепившего разговорную речь в жанре комедии. 4. 4. В-четвертых, Пушкин охватил своим гением все сферы жизни русского народа, все его общественные слои -- от крестьянства до высшего света, от деревенской избы до царского дворца. В его произведениях отражены все исторические эпохи -- от древней Ассирии и Египта до современных ему Соединенных Штатов Америки, от Гостомысла до дней его собственной жизни. Самые различные страны и народы предстают перед нами в его поэтическом творчестве. Причем Пушкин владел необыкновенной силой поэтического перевоплощения и мог писать об Испании (“Каменный гость”), как испанец, об Англии XVII в. (“Из Буньяна”), как английский поэт времени Мильтона.

5. В-пятых, Пушкин стал основоположником реалистического художественного направления, которое в его творчестве получает преобладание примерно с середины 20-х годов. И по мере того как Пушкин закрепляет реалистический метод отражения действительности в своих произведениях, усиливается и народно-разговорная стихия в его языке. Таким образом, все эти пять положений обнимаются формулой: “Пушкин -- гениальный поэт русской нации”, что и позволило ему завершить процесс закрепления русского национального языка в литературе. Николай Скатов ""Русский гений"". Москва ""Современник"" 1987 г.

Пушкин, разумеется, не сразу стал тем, чем он был. Он учился у своих предшественников и претворил в собственном языковом мастерстве все достижения искусства слова, которые были добыты поэтами и писателями XVII и XVIII вв.

Как часто мы, русскоговорящие, задумываемся о таком важном моменте, как история возникновения русского языка? Ведь сколько в нем скрыто тайн, сколько интересного можно узнать, если копнуть глубже. Как развивался русский язык? Ведь наша речь - это не только бытовые разговоры, это богатая история.

История развития русского языка: кратко о главном

Откуда произошел наш родной язык? Есть несколько теорий. Одни ученые считают (к примеру, лингвист Н. Гусева) санскрит русского языка. Однако санскрит использовали индийские ученые и жрецы. Такой была латынь для жителей древней Европы - «что-то очень умное и непонятное». Но как речь, которая использовалась индийскими учеными, вдруг оказался в нашей стороне? Неужели именно с индусов началось формирование русского языка?

Легенда о семи белых учителях

Этапы истории русского языка каждый ученый понимает по-разному: это зарождение, развитие, отчуждение книжного языка от народного, развитие синтаксиса и пунктуации и т. д. Все они могут отличаться порядком (до сих пор неизвестно, когда точно книжный язык отделился от народного) или трактовкой. Но, согласно следующей легенде, «отцами» русского языка можно считать семерых белых учителей.

В Индии бытует легенда, которую даже изучают в индийских вузах. В далекие времена с холодного Севера (район Гималаев) явились семеро белых учителей. Именно они подарили людям санскрит и заложили основу брахманизма, из которого позже родился буддизм. Многие считают, что этот Север был одним из районов России, поэтому современные индусы часто ездят туда в паломничество.

Легенда в наши дни

Оказывается, многие слова санскрита полностью совпадают с - такова теория известного этнографа Натальи Гусевой, написавшей более 150 научных трудов по истории и религии Индии. Большинство из них, кстати, были опровергнуты другими учеными.

Эта теория не была взята ею «из воздуха». Ее появлению послужил интереснейший случай. Однажды Наталья сопровождала уважаемого ученого из Индии, который решил устроить туристическую поездку по северным рекам России. Общаясь с жителями местных деревень, индус неожиданно расплакался и отказался от услуг переводчика, заявив, что счастлив слышать родной санскрит. Тогда Гусева и решила посвятить свою жизнь изучению загадочного феномена, а заодно и установить, как развивался русский язык.

Ведь это поистине удивительно! Согласно этой истории, за Гималаями живут представители негроидной расы, разговаривающие на языке, так похожим на наш родной. Мистика, да и только. Тем не менее, гипотеза о том, что наш говор произошел от индийского санскрита, имеет место быть. Вот она - история русского языка кратко.

Теория Драгункина

А вот еще один ученый, решивший, что эта история возникновения русского языка правдива. Известный филолог Александр Драгункин утверждал, что по-настоящему великий язык происходит от более простого, в котором меньше словообразовательных форм, а слова короче. Якобы санскрит гораздо проще, чем русский. А письменность санскрита - не что иное, как слегка измененные индусами славянские руны. Но ведь эта теория - всего лишь где же тут происхождение языка?

Научная версия

А вот версия, которую одобряет и принимает большинство ученых. Она утверждает, что 40 000 лет назад (время появления первого человека) у людей была нужда излагать свои мысли в процессе коллективной деятельности. Так появился язык. Но в те времена население было крайне малочисленно, и все люди разговаривали на одном языке. Спустя тысячи лет произошла миграция народов. ДНК людей изменились, племена изолировались друг от друга и стали говорить по-разному.

Языки отличались друг от друга по форме, по словообразованию. Каждая группа людей развивала свой родной язык, дополняла его новыми словами, придавала форму. Позже появилась нужда в науке, которая занималась бы тем, что описывала новые достижения или вещи, к которым приходил человек.

В результате такой эволюции в людских головах возникли так называемые «матрицы». Этими матрицами детально занимался известный лингвист Георгий Гачев, изучивший более 30 матриц - языковых картин мира. По его теории, немцы очень привязаны к своему дому, и это послужило образом типичного немецкоговорящего. А русский язык и менталитет произошел от концепции или образа дороги, пути. Эта матрица лежит в нашем подсознании.

Рождение и становление русского языка

Около 3 тысяч лет до нашей эры среди индоевропейских языков выделялся протославянский диалект, который спустя тысячу лет стал праславянским языком. В VI—VII вв. н. э. он разделился на несколько групп: восточную, западную и южную. Наш язык принято относить к восточной группе.

А началом пути древнерусского языка называют образование Киевской Руси (IX век). В это же время Кирилл и Мефодий изобретают первую славянскую азбуку.

Славянский язык стремительно развивался, и по уровню популярности уже сравнялся с греческим и латинским. Именно (предшественник современного русского) сумел объединить всех славян, именно на нем писали и издавали важнейшие документы и памятники литературы. К примеру, «Слово о полку Игореве».

Нормализация письменности

Затем пришла эпоха феодализма, а польско-литовские завоевания привели в XIII—XIV веках к тому, что язык разделился на три группы диалектов: русский, украинский и белорусский, а также некоторые промежуточные говоры.

В XVI веке в Московской Руси решили нормализовать письменность русского языка (тогда он назывался «проста мова» и подвергался влиянию белорусского и украинского) - ввести преобладание сочинительной связи в предложениях и частое употребление союзов «да», «и», «а». Двойственное число было утрачено, а склонение существительных стало очень похоже на современное. А основой литературного языка стали характерные черты московской речи. Например, «аканье», согласный «г», окончания «ово» и «ево», указательные местоимения (себя, тебя и др.). Начало книгопечатания окончательно утвердило литературный русский язык.

Петровская эпоха

Очень сильно повлияла на речь. Ведь именно в это время русский язык освободили от «опеки» церкви, а в 1708 году реформировали азбуку, чтобы она стала ближе к европейскому образцу.

Во второй половине XVIII века Ломоносов заложил новые нормы русского языка, объединив все, что было до этого: разговорную речь, народную поэзию и даже приказной язык. После него язык преобразовывали Державин, Радищев, Фонвизин. Именно они увеличили количество синонимов в русском языке, чтобы как следует раскрыть его богатство.

Огромный вклад в развитие нашей речи внес Пушкин, который отвергал все ограничения по стилю и комбинировал русские слова с некоторыми европейскими, чтобы создать полноценную и красочную картину русского языка. Его поддержали Лермонтов и Гоголь.

Тенденции развития

Как развивался русский язык в дальнейшем? С середины XIX — начала XX веков русский язык получил несколько тенденций развития:

Развитие литературных норм.
Сближение литературного языка и разговорной речи.
Расширение языка благодаря диалектизмам и жаргонизмам.
Развитие жанра «реализм» в литературе, философская проблематика.

Несколько позже социализм изменил словообразование русского языка, а в ХХ веке СМИ стандартизировали устную речь.

Выходит, наш современный русский язык, со всеми его лексическими и грамматическими правилами произошел от смешения различных восточнославянских диалектов, которые были распространены на территории всей Руси, и церковнославянского языка. После всех метаморфоз он стал одним из самых популярных языков мира.

Еще немного о письменности

Еще сам Татищев (автор книги «История Российская») был твердо уверен, что Кирилл и Мефодий не изобрели письменность. Она существовала задолго до их рождения. Славяне не только умели писать: у них было множество видов письменности. Например, черты-резы, руны или буквица. А братья-ученые взяли за основу эту самую буквицу и просто-напросто доработали ее. Возможно, выбросили около десятка букв, чтобы было удобнее перевести Библию. Да, Кирилл и Мефодий но его основой была буквица. Вот так на Руси и появилась письменность.

Внешние угрозы

К сожалению, наш язык неоднократно подвергался внешней опасности. И тогда под вопросом стояло будущее всей страны. К примеру, на рубеже XIX века все «сливки общества» разговаривали исключительно на французском, одевались в соответствующем стиле, и даже меню состояло только из французской кухни. Дворяне постепенно стали забывать родной язык, перестали связывать себя с русским народом, приобретя новую философию и традиции.

В результате такого внедрения французской речи Россия могла потерять не только свой язык, но и культуру. К счастью, положение спасали гении XIX века: Пушкин, Тургенев, Карамзин, Достоевский. Именно они, являясь настоящими патриотами, не дали русскому языку погибнуть. Именно они показали, насколько он красив.

Современность

Многосложна и до конца не изучена история русского языка. Кратко ее не изложишь. Понадобятся годы на изучение. Русский язык и история народа - вещь поистине удивительная. И как можно называть себя патриотом, не зная родной речи, фольклора, поэзии и литературы?

К сожалению, современная молодежь утратила интерес к книгам, а особенно к классической литературе. Эта тенденция наблюдается и у людей старшего поколения. Телевидение, интернет, ночные клубы и рестораны, глянцевые журналы и блоги - все это заменило нам "бумажных друзей". Многие люди даже перестали иметь собственное мнение, выражаясь привычными, навязанными обществом и СМИ штампами. Несмотря на то, что классики были и остаются в школьной программе, их мало кто читает даже в кратком изложении, которое "съедает" всю красоту и неповторимость произведений русских писателей.

А ведь как богата история и культура русского языка! К примеру, литература способна дать ответы на многие вопросы получше всяких форумов в Интернете. Русская литература выражает всю силу мудрости народа, заставляет проникнуться любовью к нашей родине и лучше понять ее. Каждый человек должен понимать, что родной язык, родная культура и народ неразделимы, они одно целое. А что понимает и о чем думает современный гражданин России? О том, что нужно как можно быстрее уехать из страны?

Главная опасность

И конечно, главной угрозой для нашего языка являются иностранные слова. Как говорилось выше, такая проблема была актуальна в XVIII веке, но, к сожалению, осталась нерешенной до сих пор и потихоньку приобретает черты национальной катастрофы.

Мало того что общество слишком увлекается различными жаргонными словами, нецензурной лексикой, выдуманными выражениями, так еще и постоянно использует в своей речи иностранные заимствования, забывая о том, что в русском языке есть гораздо более красивые синонимы. Такими словами являются: «стилист», «менеджер», «пиар», «саммит», «креатив», «юзер», «блог», «инет» и многие другие. Если бы это исходило только от некоторых групп общества, то с проблемой можно было бы бороться. Но, к сожалению, иностранные слова активно используют преподаватели, журналисты, ученые и даже чиновники. Эти люди несут слово людям, а значит, внедряют пагубную привычку. И случается так, что иностранное слово настолько прочно оседает в русском языке, что начинает казаться, будто оно исконное.

В чем же дело?

Так как же это называется? Невежество? Мода на все зарубежное? Или кампания, направленная против России? Пожалуй, все сразу. И эту проблему необходимо решить как можно быстрее, иначе станет слишком поздно. К примеру, почаще употреблять слово «управляющий» вместо «менеджера», «деловой обед» вместо «бизнес-ланча» и т. д. Ведь вымирание народа начинается именно с угасания языка.

О словарях

Теперь вы знаете о том, как развивался русский язык. Однако это еще не все. Отдельного упоминания заслуживает история словарей русского языка. Произошли современные словари от древних рукописных, а после и печатных книг. Сначала они были очень маленькие и предназначались для узкого круга людей.

Самым древним русским словарем по праву считается короткое приложение к новгородской Кормчей книге (1282 год). Туда входило 174 слова из разных диалектов: греческого, церковнославянского, древнееврейского и даже библейские имена собственные.

Спустя 400 лет начали появляться словари гораздо большего объема. В них уже была систематизация и даже алфавит. Тогдашние словари носили в основном учебный или энциклопедический характер, поэтому были недоступны простым крестьянам.

Первый печатный словарь

Появился первый печатный словарь в 1596 году. Это было очередное приложение к учебнику по грамматике священника Лаврентия Зизания. В нем содержалось более тысячи слов, которые были сортированы по алфавиту. Словарь был толковым и объяснял происхождение многих старославянских и Издавался на белорусском, русском и украинском языках.

Дальнейшее развитие словарей

XVIII был веком великих открытий. Не обошли они и толковые словари. Великие ученые (Татищев, Ломоносов) неожиданно проявили повышенный интерес к происхождению многих слов. Начал писать заметки Тредиаковский. В конце концов был создан целых ряд словарей, но самым крупным оказался «Церковный словарь» и приложение к нему. В «Церковном словаре» получили толкование более 20 000 слов. Такая книга заложила основу нормативному словарю русского языка, и Ломоносов наряду с другими исследователями начал его создание.

Самый значимый словарь

История развития русского языка помнит столь значимую для всех нас дату - создание "Толкового словаря живого великорусского языка" В. И. Даля (1866 год). Этот четырехтомник получил десятки переизданий и пользуется актуальностью и в наши дни. 200 000 слов и более 30 000 поговорок и фразеологизмов можно смело считать настоящим сокровищем.

Наши дни

К сожалению, мировое сообщество не интересует история возникновения русского языка. Его нынешнее положение можно сравнить с одним случаем, который когда-то произошел с необычайно талантливым ученым Дмитрием Менделеевым. Ведь Менделеев так и не смог стать почетным академиком Императорской Санкт-Петербургской Академии наук (нынешняя РАН). Был грандиозный скандал, и еще бы: такого ученого не принять в академию! Но Российская Империя и ее мир были непоколебимы: они заявили, что русские со времен Ломоносова и Татищева находятся в меньшинстве, и достаточно одного хорошего русского ученого - Ломоносова.

Эта история современного русского языка заставляет нас задуматься: а вдруг когда-нибудь английский (или любой другой) вытеснит такой неповторимый русский? Обратите внимание, сколько в нашем жаргоне присутствует иностранных слов! Да, смешивание языков и дружеский обмен - это здорово, но нельзя допустить, чтобы удивительная история нашей речи исчезла с планеты. Берегите родной язык!

Введение

Пушкин А.С. - основоположник русского литературного языка

Стилистические задачи языка

Заключение

Список литературы

Введение

Образование национального литературного языка - это процесс длительный и постепенный. Как уже сказано выше (см. гл. 9, с. 125), этот процесс, согласно мыслям В. И. Ленина, слагается из трех основных исторических этапов, опираясь на три общественные предпосылки: а) сплочение территорий с населением, говорящим на одном языке (для России это осуществилось уже к XVII в.); б) устранение препятствий в развитии языка (в данном отношении много было сделано в течение XVIII в.: реформы Петра I; стилистическая система Ломоносова; создание нового слога Карамзиным); в) закрепление языка в литературе.

1. Пушкин А.С. - основоположник русского литературного языка

1.Во-первых, А. С. Пушкин был выразителем наиболее передового, революционного мировоззрения современной ему эпохи. Он по праву признавался властителем дум первого поколения русских революционеров-дворян-декабристов.

2.Во-вторых, Пушкин был одним из самых культурных и разносторонне образованных русских людей начала XIX в. Получив воспитание в самом прогрессивном учебном заведении того времени, Царскосельском лицее, он затем поставил перед собой цель в просвещении стать с веком наравне и добивался осуществления этой цели в течение всей своей жизни.

.В-третьих, Пушкин создавал непревзойденные образцы поэзии во всех родах и видах словесного искусства, и все жанры литературы он смело обогатил, вводя в них разговорный язык народа. В этом отношении Пушкин превосходит как Крылова, совершившего аналогичный подвиг лишь в жанре басни, так и Грибоедова, закрепившего разговорную речь в жанре комедии. 4. 4. В-четвертых, Пушкин охватил своим гением все сферы жизни русского народа, все его общественные слои - от крестьянства до высшего света, от деревенской избы до царского дворца. В его произведениях отражены все исторические эпохи - от древней Ассирии и Египта до современных ему Соединенных Штатов Америки, от Гостомысла до дней его собственной жизни. Самые различные страны и народы предстают перед нами в его поэтическом творчестве. Причем Пушкин владел необыкновенной силой поэтического перевоплощения и мог писать об Испании (Каменный гость), как испанец, об Англии XVII в. (Из Буньяна), как английский поэт времени Мильтона.

5. В-пятых, Пушкин стал основоположником реалистического художественного направления, которое в его творчестве получает преобладание примерно с середины 20-х годов. И по мере того как Пушкин закрепляет реалистический метод отражения действительности в своих произведениях, усиливается и народно-разговорная стихия в его языке. Таким образом, все эти пять положений обнимаются формулой: Пушкин - гениальный поэт русской нации, что и позволило ему завершить процесс закрепления русского национального языка в литературе.

Наследие прошлого в языке пушкинских произведений

пушкин язык литература проза

В лицейский период творчества Пушкина названные средства литературного выражения используются как бы по инерции, в силу традиционности их употребления в данном жанре поэзии. Так, например, в стихотворении Воспоминание в Царском селе (1814 г.), с которым Пушкин выступил на лицейском экзамене 8 января 1815 г. в присутствии Державина, изобилуют церковнославянизмы и лексические: навис покров угрюмой нощи..., и грамматические: ...когда под скипетром великий жены..., и фонетические (произношение е под ударением перед следующим твердым согласным без перехода в о).

О современных поэту событиях повествуется как о подвигах античных героев: Летят на грозный пир; мечам добычи ищут, И се-пылает брань; на холмах гром гремит, В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут, И брызжет кровь на щит.

Говоря о бегстве наполеоновских войск из России, Пушкин применяет весь арсенал высокого слога:

Утешься, мать градов России,

Воззри на гибель пришлеца.

Отяготела днесь на их надменны выи

Десница мстящая творца.

Взгляни: они бегут, озреться не дерзают,

Их кровь не престает в снегах реками течь;

Бегут-и в тьме ночной их глад и смерть сретают,

А с тыла гонит русский меч.

Поэтической традиции XVIII в. стихотворение это обязано, например, следующими строками: Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны? (О Наполеоне) или: В Париже росс! Где факел мщенья? || Поникни, Галлия, главой и др.

Однако мы должны отметить в стихотворении, наряду с полным набором стилистических атрибутов классицизма, и отдельные речевые элементы, обязанные своим происхождением эпохе предромантизма и сентиментализма, например, упоминание о скальдах и т. п.: О скальд России вдохновенный,

Воспевший ратных грозный строй,

В кругу товарищей, с душой воспламененной,

Греми на арфе золотой!

В употреблении и этого рода выразительных средств языка также господствует поэтическая инерция.

Таким образом, в начале своего поэтического творчества, Пушкин еще не ограничивал употребление традиционных речевых элементов какими-либо стилистическими задачами, используя их лишь как прямую дань наследию прошлого.

Стилистические задачи языка

Позднее традиционные речевые элементы продолжают сохраняться в языке произведений Пушкина, однако их употребление строго стилистически обосновано. Использование церковнославянизмов и архаизмов различного рода в языке произведений А. С. Пушкина зрелой поры его творчества может быть определено следующими стилистическими задачами.

Придание торжественного, возвышенного тона произведению или его части. Так, в стихотворении Перед гробницею святой... (1831г.), посвященном памяти Кутузова, мы читаем: ...стою с поникшею главой...; Под ними спит сей властелин, ||Сей идол северных дружин, || Маститый страж страны державной,||Смиритель всех ея врагов!) Сей остальной из стаи славной||Екатерининских орлов.

В стихотворении Я памятник себе воздвиг... (1836 г.) всем известны такие слова: Вознесся выше он главою непокорной|| Александрийского столпа; И назовет меня всяк сущий в ней язык; доколь в подлунном мире|| Жив будет хоть один пиит и т. п. Именно в такой функции наиболее сильно сказалась предшествующая традиция высокого слога.

Создание исторического колорита эпохи. Здесь Пушкин может быть признан новатором, так как писатели XVIII в. этим средством не владели; чуждо оно было и произведениям Карамзина. Пушкин же не только умело применяет архаизмы как средство исторической стилизации, но и строго подбирает тот или иной состав архаизирующей лексики в зависимости от изображаемой эпохи. Например, в Песни о вещем Олеге. мы находим такие слова, как тризна, отрок (слуга), волхв и т. п. В Родословной моего героя читаем не только целиком стилизованную под древнерусское летописное повествование фразу Вельми бе грозен воевода, но и находим ссылку на воображаемый древний источник: Гласит Софийский Хронограф.

Для более близких к своему времени исторических периодов Пушкин также подбирает соответствующую лексику и фразеологию. Так, первая реплика в трагедии Борис Годунов открывается следующими словами: Наряжены мы вместе город ведать... Здесь к языку XVI-XVII вв. восходит и значение глагола нарядить! наряжать назначать, и выражение город ведать, т. е. управлять городом. Эта реплика сразу вводит читателя в обстановку XVI столетия.

Когда Пушкину необходимо перенестись в эпоху XVIII в., он также находит приемы исторической стилизации языка. Например, в Капитанской дочке используется солдатская песня: Мы в фортеции живем, ||Хлеб едим и воду пьем... - или лирические стишки, сочиненные Гриневым:

Мысль любовну истребляя,

Тщусь прекрасную забыть,

И ах, Машу избегая,

Мышлю вольность получить!

Но глаза, что мя пленили,

Всеминутно предо мной,

Они дух во мне смутили,

Сокрушили мой покой.

Ты, узнав мои напасти,

Сжалься, Маша, надо мной,

Зря меня в сей лютой части,

И что я пленен тобой.

Недаром Швабрин, прочтя эти стихи, находит, что они достойны... Василья Кирилыча Тредьяковского и очень напоминают... его любовные куплетцы. Благодаря введению приемов исторической стилизации языка Пушкину удалось значительно обогатить реалистический метод изображения исторического прошлого.

Выражение сатиры и иронии. Пушкин превращает устарелые слова и выражения в меткое оружие, разящее политических врагов поэта, например, в эпиграмме на архимандрита Фотия: Пошли нам, господи, греховным, || Поменьше пастырей таких, || Полублагих, полусвятых.-или на гр. Орлову-Чесменскую: Благочестивая жена || Душою богу предан, ||А грешною плотию||Архимандриту Фотию.

В этих стихах, в поэме Гавриилиада и в других произведениях церковнославянизмы выступают в диаметрально противоположной своему традиционному употреблению стилистической функции-служить средством борьбы с официальной идеологией.

Этот процесс ассимиляции церковнославянизмов современному русскому словоупотреблению вызывал наибольшее количество протестов со стороны критиков пушкинского творчества, ревнителей языкового пуризма. Так, когда появилась в печати V песнь Евгения Онегина с ее известным поэтическим изображением русской зимы. Зима!.. Крестьянин, торжествуя, || На дровнях обновляет путь...,-то в критической статье журнала Атеней было замечено: В первый раз, я думаю, дровни в завидном соседстве с торжеством.

В Евгении Онегине можно наблюдать и многие другие примеры стилистической трансформации церковнославянизмов.

Так, в той же песни V находим: Вот бегает дворовый мальчик,||В салазки жучку посадив, || Себя в коня преобразив (ср. название церковного праздника Преображение господне). В песни VII читаем: Мальчишки разогнали псов, || Взяв барышню под свой покров... (ср. Покров пресвятой богородицы); Старушка очень полюбила ||Совет разумный и благой... и т. п.

Таким образом, Пушкин, положительно оценив традиционный фонд книжной лексики и фразеологии, сохраняет ее в составе современного русского литературного языка, придав этому разряду слов и выражений строго определенные стилистические функции и частично ассимилировав их обычному словоупотреблению.

. «Западноевропеизмы» литературного языка

Вторым компонентом языка художественной литературы, также унаследованным от предшествующих эпох языкового развития, преимущественно периода XVIII в. и карамзинской поры, является лексика и фразеология, заимствованная из языков народов Европы или возникшая под воздействием этих языков. Это - западноевропеизмы литературного языка.

Под западноевропеизмами, или под европеизмами, в произведениях Пушкина мы будем подразумевать как те или иные слова западноевропейских языков, оставляемые без перевода, так и выражения типа перифразов, восходящие к карамзинскому новому слогу.

Принципы лексического и фразеологического использования европеизмов в пушкинском индивидуальном стиле были изменчивы и не лишены внешних противоречий. Хотя Пушкин отказывается от метода прямого копирования европейской фразеологии, характерного для стиля карамзинистов, он в сфере отвлеченных понятий признавал образцом для русского французский язык. Так, одобряя галлицизмы понятий, галлицизмы умозрительные, потому, что они уже европеизмы, Пушкин писал Вяземскому: Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии.

Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного, точного языка прозы-т. е. языка мыслей).

С одной стороны, Пушкин высказывался против загромождения русского языка иностранными словами, убеждая избегать по возможности даже специальных терминов. Он писал И. В. Киреевскому 4 января 1832 г.: Избегайте ученых терминов и старайтесь их переводить, то есть перефразировать: это будет и приятно неучам и полезно нашему младенствующему языку.

С другой стороны, в произведениях Пушкина немало отдельных слов или целых выражений и фраз, оставляемых без перевода и изображенных иностранным шрифтом на французском, английском, немецком, итальянском и латинском языках. Однако все эти нетранслитерированные слова и выражения обладают незаменимой смысловой и стилистической функцией, что и оправдывает применение их Пушкиным.

Например, в VIII песни Евгения Онегина Пушкин показывает образ Татьяны, вышедшей замуж за знатного генерала, и ему необходимо При этом охарактеризовать жизнь, быт и понятия русской великосветской среды. И мы находим в строфе XIV следующую характеристику Татьяны: Она казалась верный снимок Du comme il faut (Шишков, прости: Не знаю, как перевести).

В строфах XV и XVI читаем продолжение характеристики: Никто б не мог ее прекрасной Назвать, но с головы до ног Никто бы в ней найти не мог Того, что модой самовластной В высоком лондонском кругу Зовется vulgar (He могу... Люблю я очень это слово, Но не могу перевеста; Оно у нас покамест ново, И вряд ли быть ему в чести).

Понятия, выражаемые французским comme il faut или английским vulgar, как нельзя лучше обрисовывают воззрения и взгляды аристократического общества начала XIX в. Поэтому они и рассматривались Пушкиным как непереводимые на русский язык.

Стремясь к сближению русского литературного языка с тогдашними западноевропейскими главным образом в общем строе выражения мыслей, в характере связи между понятиями, Пушкин выступает против тех форм фразообразования, которые могли рассматриваться как прямые синтаксические галлицизмы или как кальки, копирующие манерные французские перифразы.

Так, в первоначальном тексте 1-й главы Евгения Онегина Пушкиным было записано: Ах, долго я забыть не мог Две ножки... Грустный, охладелый, И нынче иногда во сне Они смущают сердце мне.

Тут же на полях поэт отметил: Непростительный галлицизм!, а затем исправил фразу, устранив независимость от подлежащего обособленного оборота: ...Грустный, охладелый, Я все их помню, и во сне Они тревожат сердце мне.

В отношении прямых перифразов мы наблюдаем в стиле Пушкина аналогичную эволюцию. С начала 20-х годов из пушкинских сочинений устраняются условные перифрастические выражения французско-карамзинского типа, еще нередкие в его ранних стихах, как, например: Небес сокрылся вечный житель (т. е. солнце) (Кельна, 1814).

Пушкин призывает к отказу от застывших и вычурных выражений, к замене их простыми обозначениями предметов и представлений. Он иронически выстраивает следующие стилистические параллели, противопоставляя длинным и вялым перифразам простые и короткие обозначения: Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? Эти люди никогда не скажут дружба, не прибавя: сие священное чувство, коего благородный пламень и проч. Должно бы сказать: рано поутру - а они пишут: едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба - ах, как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее.

Читаю отчет какого-нибудь любителя театра: сия юная питомица Талии и Мельпомены, щедро одаренная Апол... боже мой, да поставь: эта молодая хорошая актриса - и продолжай- будь уверен, что никто не заметит твоих выражений, никто спасибо не скажет.

Презренный зоил, коего неусыпная зависть изливает усыпительный свой яд на лавры русского Парнаса, коего утомительная тупость может только сравниться с неутомимой злостию... не короче ли - г-н издатель такого-то журнала...

Однако Пушкин не отказывается окончательно от карамзинских перифразов в языке. Он нередко оживляет их, воскрешая при помощи своеобразной лексической и грамматической трансформации их внутренний стершийся от частого употребления в речи образ. Так, в песни VII Евгения Онегина читаем: С улыбкой ясною природа || Сквозь сон встречает утро года. Благодаря пушкинским преобразованиям, включению в свежий поэтический контекст, стершийся шаблон утро года- весна становится ярким и впечатляющим образом. Ср. подобное же использование выражения вихрь жизни в V песни того же романа: Однообразный и безумный, || Как вихорь жизни молодой, || Кружится вальса вихорь шумный (строфа XXI).

Однако более всего способствовало освоение европеизмов в языке Пушкина его смелое стилистическое новаторство, вовлекавшее в поэтический контекст слова и выражения из различных лексических пластов книжной речи и просторечия.

Из лексики внелитературного просторечия или крестьянских диалектов Пушкин использовал лишь немногие слова, например, хват в стихотворении Казак (1814 г.), детина в стихотворении Городок (1814 г.), выражения уходить горе или так и сяк размажет в послании К Наталье (1813 г.), ерошить волосы (Моему Аристарху, 1815 г.), закадышный друг (Мансурову, 1819 г.) и некоторые другие. Однако уже в поэме Руслан и Людмила проявляется уклон к просторечию больший, чем это допускалось нормами светского карамзинского стиля для произведений подобного жанра.

Простонародность и фольклор в сказках Пушкина

Стихи поэмы, несомненно, стилизованы под сказочную простонародность, под фольклорную старину. Это проявляется как в речах действующих лиц, так и в авторском повествовании: См., например, слова Руслана: Молчи, пустая голова! || Я еду, еду, не свищу, ||А как наеду, не спущу! или Теперь ты наш: ага, дрожишь!. В речи Черномора: Не то-шутите вы со мною - Всех удавлю вас бородою! В речи Головы: Ступай назад, я не шучу. ||Как раз нахала проглочу; Послушай, убирайся прочь...; Я сдуру также растянулся; ||Лежу не слыша ничего,||Смекая: обману его! и т. д. Вот какими словами Пушкин рассказывает о Людмиле (княжне, дочери киевского великого князя Владимира!): Княжна с постели соскочила-||Дрожащий занесла кулак, || И в страхе завизжала так,||Что всех арапов оглушила.

Неудивительно, что в журнале Вестник Европы критик карамзинского направления обвинил Пушкина в нелитературности языка и в недопустимой демократичности: Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещения, отвратительна... Если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: "Здорово, ребята!"-неужели бы стали таким проказником любоваться?.

Итак, появление весьма умеренной по своему языковому демократизму поэмы шокировало литературных ретроградов. Но Пушкин не смущался враждебными отзывами критиков и смело пролагал путь к дальнейшей демократизации литературного языка. В 1823 г., дорожа простонародностью Братьев-разбойников, поэт предлагал А. А. Бестужеву напечатать отрывок из поэмы в издававшемся декабристами альманахе Полярная звезда, если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог - не испугают нежных ушей читательниц.

Главной его собеседницей становится в эти годы няня Арина Родионовна, со слов которой он записывает чудесные сказки. В высказываниях Пушкина, начиная с этой поры, мы находим призывы к смелому сближению языка литературных произведений с разговорной речью простого народа.

По мнению Пушкина, странное просторечие- это характерный признак зрелой словесности. Но,-с горестной иронией замечает он,- прелесть нагой простоты для нас непонятна. Читайте простонародные сказки, молодые писатели,- чтоб видеть свойства русского языка,- обращался Пушкин к своим собратьям по перу в 1828 г. Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава богу, не выражающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре: не худо нам иногда прислушаться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком,- писал Пушкин в 1830 г. в Опровержении на критики.

Яркие примеры обращения Пушкина к разговорной речи народа мы видим во всех жанрах его стихотворных произведений зрелой поры: и в Евгении Онегине (особенно начиная с 4-й главы), и в Графе Нулине, и в Полтаве, и в Медном всаднике. А также во многих лирических стихах и балладах.

Своеобразие пушкинского стилистического новаторства в отношении к просторечию состоит не в самом факте его использования. Народная речь встречалась в произведениях относительно далеких по времени предшественников Пушкина-поэтов и писателей XVIII в., однако, во-первых, эти авторы ограничивали использование просторечия лишь произведениями низкого штиля, во-вторых, они воспроизводили народную речь, не подвергая ее стилистической обработке.

Приведем в качестве примера диалог между двумя работниками из комедии В. И. Лукина Щепетильник (1766 г.): Мирон-работник (держа в руке зрительную трубку): Васюк, смотри-ка. У нас в эких дудки играют; а здесь в них, один глаз прищуря, не веть цаво-то смотрят. Да добро бы, братень, издали, а то, нос с носом столкнувшись, утемятся друг на друга. У них мне-ка стыда-то совсем кажется ниту. Да по-смотрець было и мне. Нет, малец, боюсь праховую испортить.

Василий-работник: Кинь ее, Мироха! А как испорцишь, так сороми-та за провальную не оберешься. Но я цаю, в нее и подуцеть можно, и коли б она ни ченна была, так бы я себе купил, и пришедши домой, скривя шапку, захазил с нею. Меня бы наши деули во все посиденьки стали с собою браци, и я бы, братень, в переднем углу сидя, чуфарился над всеми.

В процитированном отрывке крестьяне говорят подчеркнуто диалектной речью, причем автор, вероятно, сознательно сгущая краски, вкладывает в их реплики фонетические, синтаксические и лексические диалектизмы, восходящие к различным говорам.

Сравним с этим речь кузнеца Архипа из повести Дубровский: "Чему смеетесь, бесенята,-сказал им сердито кузнец,- бога вы не боитесь - божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь", - и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою.

Здесь нет ни одной областнической черты, и тем не менее мы ясно чувствуем, что так может говорить именно крестьянин. Пушкин достигает полноты художественного впечатления и благодаря тщательному отбору лексики, и благодаря естественному строю предложения в приведенной речи Архипа.

Отбирая из крестьянской речи только то, что может рассматриваться как подлинно общенародное, Пушкин, однако, умел найти в народном словоупотреблении самобытные черты, характеризующие его неподдельность и своеобразие.

Обратимся к стихотворению Утопленник (1828 г.). В нем мы находим следующие строки: Дети спят, хозяйка дремлет, На полатях муж лежит. В этом контексте слово хозяйка имеет то значение, которое присуще ему в народных говорах: жена, старшая женщина в крестьянской семье. Далее в стихах: Уж с утра погода злится, || Ночью буря настает... - слово погода также употреблено в диалектном значении дурная погода, буря.

Отметим еще относительно редкий случай использования характерного местного слова во 2-й главе Капитанской дочки: Постоялый двор или, по-тамошнему, умет, находился в стороне, в степи, далече от всякого селения, и очень походил на разбойническую пристань. Слово умет услышано Пушкиным в говорах Оренбургской губернии и как нельзя лучше придает повествованию колоритный оттенок достоверности.

Таким образом, тщательно отбирая слова и выражения из народной речевой практики, Пушкин не только и не просто вводит их в языковую ткань всех своих произведений, независимо от жанра и стилистической направленности, но и делает разговорную речь простого народа подлинной основой национального русского литературного языка.

С особенной яркостью проявилась демократизация русского литературного языка, произведенная Пушкиным, в его прозе. Хорошо известны те стилистические требования, которые Пушкин предъявлял к слогу прозаических произведений: Точность и краткость-вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей - без них блестящие выражения ни к чему не служат.

Четкость и ясность пушкинских произведений

И эти требования неуклонно претворялись в действительность. Слог пушкинской прозы лишен каких бы то ни было словесных украшений, которые отвлекали бы от главного содержания мысли; пушкинскую прозу справедливо сравнивают не с произведением живописи, а с рисунком пером, иногда даже с чертежом, до того в ней все четко и ясно.

Названные качества прозы достигаются преимущественно средствами синтаксических структур. Пушкин предпочитал простые, часто даже нераспространенные предложения тяжеловесным и громоздким периодам, столь принятым в прозе его предшественников. Эта черта слога прослеживается при сопоставлении синтаксиса прозы Пушкина с непосредственными источниками, использованными им при создании своих произведений. Так, источником Истории Петра Великого, над которой Пушкин работал в последние годы жизни, служила книга И. И. Голикова Деяния Петра Великого.

У Голикова читаем: Грозили ему силою, но г. Шипов ответствовал, что он умеет обороняться. Конспектируя книгу,. Пушкин следующим образом передал эту фразу: Шипов упорствовал. Ему угрожали. Он остался тверд. Из сложного синтаксического целого Пушкин создает три кратких простых предложения.

Далее в той же книге находим: Бесчестие таковое его флагу и отказ в требуемом за то удовольствии были толико монарху чувствительны, что принудили его, так сказать, против воли объявить сдавшихся в крепости всех военнопленными. У Пушкина вместо этого только: Петр не сдержал своего слова. Выборгский гарнизон был объявлен военнопленным.

Изучив приемы конспектирования Пушкиным книги Голикова П. С. Попов делает следующий выврд из приведенных им сопоставлений: На протяжении всех тетрадей можно проследить, как под пером Пушкина трансформировался голиковский стиль: вместо сложных предложений с большим количеством вспомогательных частей, мы получаем короткие фразы, причем предложение в большинстве случаев состоит из двух элементов.

Аналогичные наблюдения дает сравнение описания бурана во 2-й главе Капитанской дочки с одним из ее возможных. источников. Таким, очевидно, мог быть рассказ Буран, опубликованный в 1834 г. С. Т. Аксаковым в альманахе Денница. В рассказе уроженец Оренбургской губернии С. Т. Аксаков? с большой фенологической точностью изображает грозное явление природы: Все слилось, все смешалось: земля, воздух,. небо превратилось в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыханье, ревел, свистал, выл, стонал, бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу, обвивался, как змей, и душил все, что ему ни попадалось (с. 409).. У Пушкина: Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом - и скоро стали. Вместо 11 глаголов, показывающих действие вихря у Аксакова, Пушкин использует лишь один- выл, но дает ему такое образное определение, которое делает излишними все остальные глаголы. Сопоставим картины, изображающие прекращение бурана. У Аксакова: Утих буйный ветер, улеглись снега.

Степи представляли вид бурного моря, внезапно оледеневшего... (с. 410-411). У Пушкина: ...Буря утихла. Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи. Если описание бурана, данное Пушкиным, уступает аксаковскому в фенологической точности (во время бурана снег не падает хлопьями), то, несомненно, выигрывает ясности и выразительности благодаря опущению несущественных для художественного замысла подробностей.

Глагольная стихия пушкинской прозы и поэзии

Укажем еще на одну важную черту пушкинской прозы, подмеченную исследователями. Это преобладание в его произведениях глагольной стихии. По произведенным подсчетам, в Пиковой даме Пушкина-40% глаголов при 44% существительных и 16% эпитетов, в то время как в Мертвых душах Гоголя-50% существительных, 31% глаголов и 19% эпитетов.

Преобладание глагольной стихии отмечалось и при анализе пушкинских стихотворных произведений. По наблюдениям Б. В. Томашевского, среди эпитетов Гавриилиады преимущество имеют либо причастия, либо отглагольные прилагательные.

Заключение

Таким образом, слог пушкинских произведений по сравнению с языком и стилем его непосредственных предшественников может рассматриваться как громадный шаг вперед в литературном развитии.

Какие же общие выводы могут быть сделаны из рассмотрения вопроса о значении Пушкина в истории русского литературного языка?

Пушкин навсегда стер в русском литературном языке условные границы между классическими тремя стилями. В его языке впервые пришли в равновесие основные стихии русской речи. Разрушив эту устарелую стилистическую систему, Пушкин создал и установил многообразие стилей в пределах единого национального литературного языка. Благодаря этому каждый пишущий на русском литературном языке получил возможность развивать и бесконечно варьировать свой индивидуально-творческий стиль, оставаясь в пределах единой литературной нормы.

Эта великая историческая заслуга Пушкина перед русским языком была правильно оценена уже его современниками. Так, при жизни великого русского поэта, в 1834 г., Н. В. Гоголь, писал: При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте... В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал все его пространство. Еще яснее значение Пушкина как основоположника современного русского литературного языка было осознано писателями последующей эпохи. Так, И. С. Тургенев сказал в своей речи на открытии памятника Пушкину в 1880 г.: ...Нет сомнения, что он [Пушкин] создал наш поэтический, наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением. Эти слова не потеряли своей силы и в наши дни, через сто лет после того, как они были сказаны: в наши дни русский литературный язык продолжает развиваться в русле пушкинских прогрессивных традиций.

Список литературы

1. Алексеев М.П. Пушкин и мировая литература. - Л., 1987. - 613с.

Бабаев Э.Г. Творчество А.С.Пушкина. - М., 1988. - 204с.

Бонди С.М. О Пушкине: статьи и исследования. - М., 1978.

Николай Скатов ""Русский гений"". Москва ""Современник"" 1987 г.

С. М. Бонди ""О Пушкине"". Москва ""Художественная литература"" 1983

Ю.М. Лотман ""А.С. Пушкин"". Ленинград ""Просвещение"" 1981 г.

Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10-ти т. - Л., 1997.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Образование национального литературного языка - это процесс длительный и постепенный. Как уже сказано выше (см. гл. 9, с. 125), этот процесс, согласно мыслям В. И. Ленина, слагается из трех основных исторических этапов, опираясь на три общественные предпосылки: а) сплочение территорий с населением, говорящим на одном языке (для России это осуществилось уже к XVII в.); б) устранение препятствий в развитии языка (в данном отношении много было сделано в течение XVIII в.: реформы Петра I; стилистическая система Ломоносова; создание “нового слога” Карамзиным); в) закрепление языка в литературе. Последнее окончательно завершается в первые десятилетия XIX в. в творчестве русских писателей-реалистов, среди которых должны быть названы И. А. Крылов, А. С. Грибоедов и в первую очередь А. С. Пушкин.

Мы вправе задать себе вопрос: почему именно Пушкину выпала высокая честь справедливо называться подлинным основоположником современного русского литературного языка? И ответ на этот вопрос может быть дан в одном предложении: потому что Пушкин был гениальным национальным поэтом. Если же смысл этой фразы расчленить и конкретизировать, то можно выделить пять основных положений. Во-первых, А. С. Пушкин был выразителем наиболее передового, революционного мировоззрения современной ему эпохи. Он по праву признавался “властителем дум” первого поколения русских революционеров-дворян-декабристов. Во-вторых, Пушкин был одним из самых культурных и разносторонне образованных русских людей начала XIX в. Получив воспитание в самом прогрессивном учебном заведении того времени, Царскосельском лицее, он затем поставил перед собой цель “в просвещении стать с веком наравне” и добивался осуществления этой цели в течение всей своей жизни. В-третьих, Пушкин создавал непревзойденные образцы поэзии во всех родах и видах словесного искусства, и все жанры литературы он смело обогатил, вводя в них разговорный язык народа. В этом отношении Пушкин превосходит как Крылова, совершившего аналогичный подвиг лишь в жанре басни, так и Грибоедова, закрепившего разговорную речь в жанре комедии. В-четвертых, Пушкин охватил своим гением все сферы жизни русского народа, все его общественные слои - от крестьянства до высшего света, от деревенской избы до царского дворца. В его произведениях отражены все исторические эпохи - от древней Ассирии и Египта до современных ему Соединенных Штатов Америки, от Гостомысла до дней его собственной жизни. Самые различные страны и народы предстают перед нами в его поэтическом творчестве. Причем Пушкин владел необыкновенной силой поэтического перевоплощения и мог писать об Испании (“Каменный гость”), как испанец, об Англии XVII в. (“Из Буньяна”), как английский поэт времени Мильтона. Наконец, в-пятых, Пушкин стал основоположником реалистического художественного направления, которое в его творчестве получает преобладание примерно с середины 20-х годов. И по мере того как Пушкин закрепляет реалистический метод отражения действительности в своих произведениях, усиливается и народно-разговорная стихия в его языке. Таким образом, все эти пять положений обнимаются формулой: “Пушкин - гениальный поэт русской нации”, что и позволило ему завершить процесс закрепления русского национального языка в литературе.

В языке пушкинских произведений мы имеем возможность наблюдать традиционные элементы русского литературного языка, полученные им в наследие от прошлых периодов развития. Мы имеем в виду прежде всего церковнославянизмы (лексические, грамматические и фонетические); мифологизмы: имена античных божеств, обращение к Музе, слова лира, пою и т. п.; риторические приемы высокого слога и пр. В лицейский период творчества Пушкина названные средства литературного выражения используются как бы по инерции, в силу традиционности их употребления в данном жанре поэзии. Так, например, в стихотворении “Воспоминание в Царском селе” (1814 г.), с которым Пушкин выступил на лицейском экзамене 8 января 1815 г. в присутствии Державина, изобилуют церковнославянизмы и лексические: “навис покров угрюмой нощи...”, и грамматические: “...когда под скипетром великий жены...”, и фонетические (произношение е под ударением перед следующим твердым согласным без перехода в о). О современных поэту событиях повествуется как о подвигах античных героев: Летят на грозный пир; мечам добычи ищут, И се-пылает брань; на холмах гром гремит, В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут, И брызжет кровь на щит.

Говоря о бегстве наполеоновских войск из России, Пушкин применяет весь арсенал высокого слога:

Утешься, мать градов России,

Воззри на гибель пришлеца.

Отяготела днесь на их надменны выи

Десница мстящая творца.

Взгляни: они бегут, озреться не дерзают,

Их кровь не престает в снегах реками течь;

Бегут-и в тьме ночной их глад и смерть сретают,

А с тыла гонит русский меч.

Поэтической традиции XVIII в. стихотворение это обязано, например, следующими строками: “Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны?” (О Наполеоне) или: “В Париже росс! Где факел мщенья? || Поникни, Галлия, главой” и др.

Воспевший ратных грозный строй,

В кругу товарищей, с душой воспламененной,

Греми на арфе золотой!

В употреблении и этого рода выразительных средств языка также господствует поэтическая инерция.

1. Придание торжественного, возвышенного тона произведению или его части. Так, в стихотворении “Перед гробницею святой...” (1831 г.), посвященном памяти Кутузова, мы читаем: “...стою с поникшею главой...”; “Под ними спит сей властелин, ||Сей идол северных дружин, || Маститый страж страны державной,||Смиритель всех ея врагов!) Сей остальной из стаи славной||Екатерининских орлов”.

В стихотворении “Я памятник себе воздвиг...” (1836 г.) всем известны такие слова: “Вознесся выше он главою непокорной|| Александрийского столпа”; “И назовет меня всяк сущий в ней язык”; “доколь в подлунном мире|| Жив будет хоть один пиит” и т. п. Именно в такой функции наиболее сильно сказалась предшествующая традиция высокого слога.

2. Создание исторического колорита эпохи. Здесь Пушкин может быть признан новатором, так как писатели XVIII в. этим средством не владели; чуждо оно было и произведениям Карамзина. Пушкин же не только умело применяет архаизмы как средство исторической стилизации, но и строго подбирает тот или иной состав архаизирующей лексики в зависимости от изображаемой эпохи. Например, в “Песни о вещем Олеге.” мы находим такие слова, как тризна, отрок (слуга), волхв и т. п. В “Родословной моего героя” читаем не только целиком стилизованную под древнерусское летописное повествование фразу “Вельми бе грозен воевода”, но и находим ссылку на воображаемый древний источник: “Гласит Софийский Хронограф”.

Для более близких к своему времени исторических периодов Пушкин также подбирает соответствующую лексику и фразеологию. Так, первая реплика в трагедии “Борис Годунов” открывается следующими словами: “Наряжены мы вместе город ведать...” Здесь к языку XVI-XVII вв. восходит и значение глагола нарядить!наряжать назначать, и выражение город ведать, т. е. управлять городом. Эта реплика сразу вводит читателя в обстановку XVI столетия.

Когда Пушкину необходимо перенестись в эпоху XVIII в., он также находит приемы исторической стилизации языка. Например, в “Капитанской дочке” используется солдатская песня: “Мы в фортеции живем, ||Хлеб едим и воду пьем...” - или лирические стишки, сочиненные Гриневым:

Мысль любовну истребляя,

Тщусь прекрасную забыть,

И ах, Машу избегая,

Мышлю вольность получить!

Но глаза, что мя пленили,

Всеминутно предо мной,

Они дух во мне смутили,

Сокрушили мой покой.

Ты, узнав мои напасти,

Сжалься, Маша, надо мной,

Зря меня в сей лютой части,

И что я пленен тобой.

Недаром Швабрин, прочтя эти стихи, находит, что они “достойны... Василья Кирилыча Тредьяковского и очень напоминают... его любовные куплетцы”. Благодаря введению приемов исторической стилизации языка Пушкину удалось значительно обогатить реалистический метод изображения исторического прошлого.

3. Выражение сатиры и иронии. Пушкин превращает устарелые слова и выражения в меткое оружие, разящее политических врагов поэта, например, в эпиграмме на архимандрита Фотия: “Пошли нам, господи, греховным, || Поменьше пастырей таких, || Полублагих, полусвятых”.-или на гр. Орлову-Чесменскую: “Благочестивая жена || Душою богу предан, ||А грешною плотию||Архимандриту Фотию”.

В этих стихах, в поэме “Гавриилиада” и в других произведениях церковнославянизмы выступают в диаметрально противоположной своему традиционному употреблению стилистической функции-служить средством борьбы с официальной идеологией.

Именно тенденция пушкинского стиля к смешению церковнославянизмов, русских литературных и разговорно-бытовых слов составляет наиболее существенную сторону языкового новаторства поэта. Этот процесс ассимиляции церковнославянизмов современному русскому словоупотреблению вызывал наибольшее количество протестов со стороны критиков пушкинского творчества, ревнителей языкового пуризма. Так, когда появилась в печати V песнь “Евгения Онегина” с ее известным поэтическим изображением русской зимы. “Зима!.. Крестьянин, торжествуя, || На дровнях обновляет путь...”,-то в критической статье журнала “Атеней” было замечено: “В первый раз, я думаю, дровни в завидном соседстве с торжеством”.

В “Евгении Онегине” можно наблюдать и многие другие примеры стилистической трансформации церковнославянизмов.

Так, в той же песни V находим: “Вот бегает дворовый мальчик,||В салазки жучку посадив, || Себя в коня преобразив” (ср. название церковного праздника “Преображение господне”). В песни VII читаем: “Мальчишки разогнали псов, || Взяв барышню под свой покров...” (ср. “Покров пресвятой богородицы”); “Старушка очень полюбила ||Совет разумный и благой...” и т. п.

Вторым компонентом языка художественной литературы, также унаследованным от предшествующих эпох языкового развития, преимущественно периода XVIII в. и карамзинской поры, является лексика и фразеология, заимствованная из языков народов Европы или возникшая под воздействием этих языков. Это - “западноевропеизмы” литературного языка.

Под “западноевропеизмами”, или под “европеизмами”, в произведениях Пушкина мы будем подразумевать как те или иные слова западноевропейских языков, оставляемые без перевода, так и выражения типа перифразов, восходящие к карамзинскому “новому слогу”.

Принципы лексического и фразеологического использования “европеизмов” в пушкинском индивидуальном стиле были изменчивы и не лишены внешних противоречий. Хотя Пушкин отказывается от метода прямого копирования европейской фразеологии, характерного для стиля карамзинистов, он в сфере отвлеченных понятий признавал образцом для русского французский язык. Так, одобряя “галлицизмы понятий, галлицизмы умозрительные, потому, что они уже европеизмы”, Пушкин писал Вяземскому: “Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного, точного языка прозы-т. е. языка мыслей)”.

С одной стороны, Пушкин высказывался против загромождения русского языка иностранными словами, убеждая избегать по возможности даже специальных терминов. Он писал И. В. Киреевскому 4 января 1832 г.: “Избегайте ученых терминов и старайтесь их переводить, то есть перефразировать: это будет и приятно неучам и полезно нашему младенствующему языку”.

Например, в VIII песни “Евгения Онегина” Пушкин показывает образ Татьяны, вышедшей замуж за знатного генерала, и ему необходимо При этом охарактеризовать жизнь, быт и понятия русской великосветской среды. И мы находим в строфе XIV следующую характеристику Татьяны: Она казалась верный снимок Du comme il faut (Шишков, прости: Не знаю, как перевести).

русский язык.

Так, в первоначальном тексте 1-й главы “Евгения Онегина” Пушкиным было записано: Ах, долго я забыть не мог Две ножки... Грустный, охладелый, И нынче иногда во сне Они смущают сердце мне.

Тут же на полях поэт отметил: “Непростительный галлицизм!”, а затем исправил фразу, устранив независимость от подлежащего обособленного оборота: ...Грустный, охладелый, Я все их помню, и во сне Они тревожат сердце мне.

Пушкин призывает к отказу от застывших и вычурных выражений, к замене их простыми обозначениями предметов и представлений. Он иронически выстраивает следующие стилистические параллели, противопоставляя длинным и вялым перифразам простые и короткие обозначения: “Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? Эти люди никогда не скажут дружба, не прибавя: сие священное чувство, коего благородный пламень и проч. Должно бы сказать: рано поутру - а они пишут: едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба - ах, как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее.

Однако Пушкин не отказывается окончательно от карамзинских перифразов в языке. Он нередко оживляет их, воскрешая при помощи своеобразной лексической и грамматической трансформации их внутренний стершийся от частого употребления в речи образ. Так, в песни VII “Евгения Онегина” читаем: “С улыбкой ясною природа || Сквозь сон встречает утро года”. Благодаря пушкинским преобразованиям, включению в свежий поэтический контекст, стершийся шаблон утро года- весна становится ярким и впечатляющим образом. Ср. подобное же использование выражения вихрь жизни в V песни того же романа: “Однообразный и безумный, || Как вихорь жизни молодой, || Кружится вальса вихорь шумный” (строфа XXI).

Однако более всего способствовало освоение “европеизмов” в языке Пушкина его смелое стилистическое новаторство, вовлекавшее в поэтический контекст слова и выражения из различных лексических пластов книжной речи и просторечия.

В стихотворениях лицейской поры и далее, до конца 10-х годов мы находим еще очень незначительное количество таких слов и фраз, которые противоречили бы карамзинским стилистическим нормам. Из лексики внелитературного просторечия или крестьянских диалектов Пушкин использовал лишь немногие слова, например, хват в стихотворении “Казак” (1814 г.), детина в стихотворении “Городок” (1814 г.), выражения уходить горе или так и сяк размажет в послании “К Наталье” (1813 г.), ерошить волосы (“Моему Аристарху”, 1815 г.), закадышный друг (“Мансурову”, 1819 г.) и некоторые другие. Однако уже в поэме “Руслан и Людмила” проявляется уклон к просторечию больший, чем это допускалось нормами светского карамзинского стиля для произведений подобного жанра.

Стихи поэмы, несомненно, стилизованы под сказочную простонародность, под фольклорную старину. Это проявляется как в речах действующих лиц, так и в авторском повествовании: См., например, слова Руслана: “Молчи, пустая голова! || Я еду, еду, не свищу, ||А как наеду, не спущу!” или “Теперь ты наш: ага, дрожишь!”. В речи Черномора: “Не то-шутите вы со мною - Всех удавлю вас бородою!” В речи Головы: “Ступай назад, я не шучу. ||Как раз нахала проглочу”; “Послушай, убирайся прочь...”; “Я сдуру также растянулся; ||Лежу не слыша ничего,||Смекая: обману его!” и т. д. Вот какими словами Пушкин рассказывает о Людмиле (княжне, дочери киевского великого князя Владимира!): “Княжна с постели соскочила-||Дрожащий занесла кулак, || И в страхе завизжала так,||Что всех арапов оглушила”.

Неудивительно, что в журнале “Вестник Европы” критик карамзинского направления обвинил Пушкина в нелитературности языка и в недопустимой демократичности: “Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещения, отвратительна... Если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: "Здорово, ребята!"-неужели бы стали таким проказником любоваться?”. Итак, появление весьма умеренной по своему языковому демократизму поэмы шокировало литературных ретроградов. Но Пушкин не смущался враждебными отзывами критиков и смело пролагал путь к дальнейшей демократизации литературного языка. В 1823 г., дорожа простонародностью “Братьев-разбойников”, поэт предлагал А. А. Бестужеву напечатать отрывок из поэмы в издававшемся декабристами альманахе “Полярная звезда”, “если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог - не испугают нежных ушей читательниц”.

Значительно расширяется сфера народного просторечия в пушкинских произведениях, начиная с середины 20-х годов, со времени его пребывания в Михайловском. Мы знаем, что, живя в деревенской глуши, Пушкин ежечасно общался с крепостными крестьянами, прислушивался к их песням, сказкам, разговорам. Одетый в красную русскую рубаху, он появлялся на ярмарках и сельских базарах, толкаясь среди толпы и участвуя в народных увеселениях. Главной его собеседницей становится в эти годы няня Арина Родионовна, со слов которой он записывает чудесные сказки. В высказываниях Пушкина, начиная с этой поры, мы находим призывы к смелому сближению языка литературных произведений с разговорной речью простого народа. По мнению Пушкина, “странное просторечие”- это характерный признак “зрелой словесности”. “Но,-с горестной иронией замечает он,- прелесть нагой простоты для нас непонятна”. “Читайте простонародные сказки, молодые писатели,- чтоб видеть свойства русского языка”,- обращался Пушкин к своим собратьям по перу в 1828 г. “Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава богу, не выражающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре: не худо нам иногда прислушаться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком”,- писал Пушкин в 1830 г. в “Опровержении на критики”.

Яркие примеры обращения Пушкина к разговорной речи народа мы видим во всех жанрах его стихотворных произведений зрелой поры: и в “Евгении Онегине” (особенно начиная с 4-й главы), и в “Графе Нулине”, и в “Полтаве”, и в “Медном всаднике”. А также во многих лирических стихах и балладах.

Однако, вводя в язык своих произведений народную речь, Пушкин обычно брал из нее только то, что было общепонятным, избегая областных слов и выражений, не опускаясь до натуралистической фиксации диалектного говорения. Своеобразие пушкинского стилистического новаторства в отношении к просторечию состоит не в самом факте его использования. Народная речь встречалась в произведениях относительно далеких по времени предшественников Пушкина-поэтов и писателей XVIII в., однако, во-первых, эти авторы ограничивали использование просторечия лишь произведениями “низкого штиля”, во-вторых, они воспроизводили народную речь, не подвергая ее стилистической обработке.

Приведем в качестве примера диалог между двумя работниками из комедии В. И. Лукина “Щепетильник” (1766 г.): “Мирон-работник (держа в руке зрительную трубку): Васюк, смотри-ка. У нас в эких дудки играют; а здесь в них, один глаз прищуря, не веть цаво-то смотрят. Да добро бы, братень, издали, а то, нос с носом столкнувшись, утемятся друг на друга. У них мне-ка стыда-то совсем кажется ниту. Да по-смотрець было и мне. Нет, малец, боюсь праховую испортить.

Сравним с этим речь кузнеца Архипа из повести “Дубровский”: “"Чему смеетесь, бесенята,-сказал им сердито кузнец,- бога вы не боитесь - божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь", - и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою”. Здесь нет ни одной областнической черты, и тем не менее мы ясно чувствуем, что так может говорить именно крестьянин. Пушкин достигает полноты художественного впечатления и благодаря тщательному отбору лексики, и благодаря естественному строю предложения в приведенной речи Архипа.

Обратимся к стихотворению “Утопленник” (1828 г.). В нем мы находим следующие строки: “Дети спят, хозяйка дремлет, На полатях муж лежит”. В этом контексте слово хозяйка имеет то значение, которое присуще ему в народных говорах: жена, старшая женщина в крестьянской семье. Далее в стихах: “Уж с утра погода злится, || Ночью буря настает...” - слово погода также употреблено в диалектном значении дурная погода, буря.

Отметим еще относительно редкий случай использования характерного “местного” слова во 2-й главе “Капитанской дочки”: “Постоялый двор или, по-тамошнему, умет, находился в стороне, в степи, далече от всякого селения, и очень походил на разбойническую пристань”. Слово умет услышано Пушкиным в говорах Оренбургской губернии и как нельзя лучше придает повествованию колоритный оттенок достоверности.

С особенной яркостью проявилась демократизация русского литературного языка, произведенная Пушкиным, в его прозе. Хорошо известны те стилистические требования, которые Пушкин предъявлял к слогу прозаических произведений: “Точность и краткость-вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей - без них блестящие выражения ни к чему не служат”.

Названные качества прозы достигаются преимущественно средствами синтаксических структур. Пушкин предпочитал простые, часто даже нераспространенные предложения тяжеловесным и громоздким периодам, столь принятым в прозе его предшественников. Эта черта слога прослеживается при сопоставлении синтаксиса прозы Пушкина с непосредственными источниками, использованными им при создании своих произведений. Так, источником “Истории Петра Великого”, над которой Пушкин работал в последние годы жизни, служила книга И. И. Голикова “Деяния Петра Великого”.

У Голикова читаем: “Грозили ему силою, но г. Шипов ответствовал, что он умеет обороняться”. Конспектируя книгу,. Пушкин следующим образом передал эту фразу: “Шипов упорствовал. Ему угрожали. Он остался тверд”. Из сложного синтаксического целого Пушкин создает три кратких простых предложения.

Далее в той же книге находим: “Бесчестие таковое его флагу и отказ в требуемом за то удовольствии были толико монарху чувствительны, что принудили его, так сказать, против воли объявить сдавшихся в крепости всех военнопленными”. У Пушкина вместо этого только: “Петр не сдержал своего слова. Выборгский гарнизон был объявлен военнопленным”. Изучив приемы конспектирования Пушкиным книги Голикова П. С. Попов делает следующий выврд из приведенных им сопоставлений: “На протяжении всех тетрадей можно проследить, как под пером Пушкина трансформировался голиковский стиль: вместо сложных предложений с большим количеством вспомогательных частей, мы получаем короткие фразы, причем предложение в большинстве случаев состоит из двух. элементов”.

Аналогичные наблюдения дает сравнение описания бурана во 2-й главе “Капитанской дочки” с одним из ее возможных. источников. Таким, очевидно, мог быть рассказ “Буран”, опубликованный в 1834 г. С. Т. Аксаковым в альманахе “Денница”. В рассказе уроженец Оренбургской губернии С. Т. Аксаков? с большой фенологической точностью изображает грозное явление природы: “Все слилось, все смешалось: земля, воздух,. небо превратилось в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыханье, ревел, свистал, выл, стонал, бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу, обвивался, как змей, и душил все, что ему ни попадалось” (с. 409).. У Пушкина: “Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом - и скоро стали”. Вместо 11 глаголов, показывающих действие вихря у Аксакова, Пушкин использует лишь один- выл, но дает ему такое образное определение, которое делает излишними все остальные глаголы. Сопоставим картины, изображающие прекращение бурана. У Аксакова: “Утих буйный ветер, улеглись снега. Степи представляли вид бурного моря, внезапно оледеневшего...” (с. 410-411). У Пушкина: “...Буря утихла. Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи”. Если описание бурана, данное Пушкиным, уступает аксаковскому в фенологической точности (во время бурана снег не падает хлопьями), то, несомненно, выигрывает ясности и выразительности благодаря опущению несущественных для художественного замысла подробностей.

Укажем еще на одну важную черту пушкинской прозы, подмеченную исследователями. Это преобладание в его произведениях глагольной стихии. По произведенным подсчетам, в “Пиковой даме” Пушкина-40% глаголов при 44% существительных и 16% эпитетов, в то время как в “Мертвых душах” Гоголя-50% существительных, 31% глаголов и 19% эпитетов.

Преобладание “глагольной стихии” отмечалось и при анализе пушкинских стихотворных произведений. По наблюдениям Б. В. Томашевского, среди эпитетов “Гавриилиады” преимущество имеют либо причастия, либо отглагольные прилагательные.

Пушкин навсегда стер в русском литературном языке условные границы между классическими тремя стилями. В его языке “впервые пришли в равновесие основные стихии русской речи”. Разрушив эту устарелую стилистическую систему, Пушкин создал и установил многообразие стилей в пределах единого национального литературного языка. Благодаря этому каждый пишущий на русском литературном языке получил возможность развивать и бесконечно варьировать свой индивидуально-творческий стиль, оставаясь в пределах единой литературной нормы.

Еще яснее значение Пушкина как основоположника современного русского литературного языка было осознано писателями последующей эпохи. Так, И. С. Тургенев сказал в своей речи на открытии памятника Пушкину в 1880 г.: “...Нет сомнения, что он [Пушкин] создал наш поэтический, наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением”. Эти слова не потеряли своей силы и в наши дни, через сто лет после того, как они были сказаны: в наши дни русский литературный язык продолжает развиваться в русле пушкинских прогрессивных традиций.

Источник: Карамян М., Головань С. История Большого Академического Словаря Русского Языка//В. В. Виноградов, XXXIII. § 43 ПУШКИН И ЛЕРМОНТОВ - ОСНОВОПОЛОЖНИКИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА, стр 331, Σίγμα: Лондон, 2012.

«Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова… Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах,- по предложениям, по частям предложения… Так бы и учился писать». (Антон Чехов)

«В языке Пушкина вся предшествующая культура русского художественного слова не только достигла своего высшего расцвета, но и нашла решительное преобразование. Язык Пушкина, отразив прямо или косвенно всю историю русского литературного языка, начиная с XVII в. до конца 30-х годов XIX в., вместе с тем определил во многих направлениях пути последующего развития русской литературной речи и продолжает служить живым источником и непревзойденным образцам художественного слова для современного читателя.

Стремясь к концентрации живых сил русской национальной культуры речи, Пушкин, прежде всего, произвел новый, оригинальный синтез тех разных социально-языковых стихий, из которых исторически складывается система русской литературной речи и которые вступали в противоречивые отношения в разнообразных диалектологических и стилистических столкновениях и смешениях до начала XIX в. Это были: 1) церковно-славянизмы, являвшиеся не только пережитком феодального языка, но и приспособлявшиеся к выражению сложных явлений и понятий в разных стилях современной Пушкину литературной (в том числе и поэтической) речи; 2) европеизмы (преимущественно во французском обличьи) и 3) элементы живой русской национально-бытовой речи, широким потоком хлынувшие в стиль Пушкина с середины 20-х годов. Правда, Пушкин несколько ограничил литературные права русского просторечия и простонародного языка, в особенности разных областных говоров и наречий, а также профессиональных диалектов и жаргонов, рассматривая их с точки зрения глубоко и своеобразно понимаемой им «исторической характерности» и «народности», подчинив их идеальному представлению об общепонятном языке «хорошего общества». Однако «хорошее общество», по мнению Пушкина, не пугается ни «живой странности» простонародного слога, восходящего главным образом к крестьянскому языку, ни «нагой простоты» выражения, свободного от всякого «щегольства», от мещанской чопорности и провинциального жеманства.

Пушкин стремился к созданию демократического национально-литературного языка на основе синтеза дворянской культуры литературного слова с живой русской речью, с формами народно-поэтического творчества. С этой точки зрения представляет глубокий социально-исторический интерес оценка Пушкиным басенного языка Крылова, признанного в передовой критике 20-30-х годов XIX в. квинтэссенцией русской народности, но с острым мелкобуржуазным и народно-поэтическим, фольклорным привкусом».

Пушкин завершил процесс создания русского национального литературного языка. На протяжении всего XV в. от Ломоносова до Радищева и Карамзина в развитии русского литературного языка постепенно усиливается тенденция к сближению книжной литературной речи с народным языком, с бытовым просторечием: Однако только Пушкин гениально завершает этот процесс и развивает до совершенства тот изумительный по выразительности и богатству литературный язык, который лег в основу всего дальнейшего развития русской литературы и современного русского языка, путь которого Шолохов определил словами «от Пушкина до Горького».

«При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте,- писал Гоголь еще при жизни Пушкина. - В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал все его пространство» («Несколько слов о Пушкине»). С тех пор границы самого русского языка и сфера его влияния расширились необыкновенно. Русский литературный язык не только стал одним из самых мощных и богатых языков мировой культуры, но в Советскую эпоху он резко изменил и повысил свое внутреннее идейное качество. Язык великого народа, язык великой литературы и науки, он стал в наше время ярким выразителем социалистического содержания новой советской культуры и одним из ее живых распространителей. Все возрастающее мировое значение советской государственности и советской культуры обнаруживается и в том, что современный русский язык является важнейшим источником, откуда обновляется и обогащается интернациональная лексика, откуда распространяются по всему миру, по всем языкам мира понятия и термины советской культуры и цивилизации. В эпоху этих коренных исторических сдвигов и в смысловом строе русского литературного языка, и в его мировом значении имя Пушкина высоко, как никогда, чтится у нас, и притом не ничтожным меньшинством русского общества, а всем советским народом. Имя Пушкина окружено у нас всенародной любовью и всенародным признанием как имя великого русского национального поэта, основоположника нового русского литературного языка и родоначальника новой русской литературы. Нужен был грандиозный социалистический переворот, чтобы его великие произведения стали действительно достоянием всех».

Источником языка поэта была живая русская речь. Характеризуя особенности языка Пушкина, академик В. В. Виноградов пишет: «Пушкин стремится к созданию демократического национально-литературного языка на основе синтеза книжного культурного литературного словаря с живой русской речью, с формами народнопоэтического творчества… В языке Пушкина вся предшествующая культура русского художественного слова не только достигла своего высшего расцвета, но и нашла решительное преобразование».

«А. С. Пушкин сопровождает нас всю жизнь». Он входит в наше сознание с самого детства, пленяя душу ребенка чудесной сказкой. В юности Пушкин приходит к нам через школу – лирические стихи, «Евгения Онегина». Пробуждает стремление к возвышенному, любовь к «святой вольности», неукротимое желание посвятить отчизне «души прекрасные порывы». Наступают зрелые годы, и к Пушкину обращаются самостоятельно. Тогда и происходит открытие своего Пушкина.

Мир поэта необъятен, все было предметом его поэзии. Он отзывался на все, что составляет внутреннюю жизнь личности. Прикасаясь к его творчеству мы не просто узнаем неповторимые черты природы и русской жизни, не только наслаждаемся гармонией и красотой стиха – мы открываем для себя Родину.

Нам дорога в Пушкине, его любовь к русской истории. Властью пушкинского воображения мы становимся соучастниками Полтавской битвы и бессмертной «грозы двенадцатого года», свидетелями мятежной силы народа в «Капитанской дочке» и леденящей душу сцены грозного «безмолвия народа» в финале «Бориса Годунова».

Мир Пушкина – не только Россия. С юности началось его знакомство с античными поэтами, в пору зрелости с – Шекспиром. Он высоко ценил великого поэта Саади и самобытную поэзию мусульман, увлекался поэмами Байрона; прочитывал В. Скотта, сочинения Гете. Из всех культур мира французская была ему, ближе всего. Еще в юности открыл для себя Вольтера и Руссо, Расина и Мольера; увлекался поэзией Андре Шенье; в конце жизни изучал историков французской революции. Судьба человечества всегда волновала Пушкина. Важнейшая особенность творческого облика поэта – его всемирность, она проявлялась многообразно. Лучшие достижения человеческого гения поэт сделал достоянием русского народа. Его всемирность не только в изумительной способности перевоплощаться и понимать дух разных народов и времен. Вспомним «Подражания Корану», «Скупого рыцаря», «Каменного гостя», «Песни западных славян», но, прежде всего – в исторически обусловленной потребности решать общечеловеческие вопросы с позиций национального опыта. В провозглашении русского слова, русской мысли на форуме западноевропейской мысли.

В центре пушкинского творчества – жизнь его современников. Поэт знал все страдания человека своей эпохи, писал о страшном и прекрасном, мучительном и постыдном в жизни. Рассказал все и о себе: о радостях творчества и преданности идеалам свободы, о горьких сомнениях и увлечениях, о горе, любви и душевных муках. Поэт в трагические минуты не впадал в отчаяние, верил в человека. Оттого художественный мир поэта исполнен света, добра и красоты. В лирике полнее всего раскрылся пушкинский идеал прекрасного человека.

Н.В. Гоголь с любовью и благодарностью писал: «Пушкин есть явление чрезвычайное, и, может быть, единственное явление русского духа; это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет» . Почти два века тому назад русский народ подарил миру светлый талант Пушкина. Его творчество явилось новым этапом в художественном познании жизни. Наследие Пушкина обогатило духовное достояние нации, национальный характер русского человека вобрал в себя пушкинское начало.

«При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер…» . Н.В. Гоголь, говоря о Пушкине, как о национальном русском поэте, особо подчеркнул, что он более и далее всех раздвинул границы русскому языку и показал все его пространство. Крупнейшие писатели из всех заслуг поэта перед Россией, перед русским народом выделяли преобразование русского литературного языка. И.С. Тургенев в речи по поводу открытия памятника Пушкину говорил: «Нет сомнения, что он создал наш поэтический, наш литературный язык, и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением».

Связь языка с национальным характером, с национальным самосознанием и его выражением в литературе была очевидной. В творчестве Пушкина русский язык воплотился полно и совершенно. Само представление о русском языке стало неотделимым от представления о языке произведений великого писателя. А.Н. Толстой писал: «Русский язык – это, прежде всего, Пушкин».

Уже ранние заметки Пушкина свидетельствуют о поисках источников развития и усовершенствования русского литературного языка, среди которых на первое место выдвигаются источники народные, фольклорные. В наброске «О французской словесности» (1822) читаем: «Не решу, какой словесности отдать предпочтение, но есть у нас свой язык; смелее! – обычаи, история, песни, сказки – и проч.». Обращение к народным источникам Пушкин считает признаком зрелой словесности. В заметке «О поэтическом слове» (1828) он пишет: «В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному». Если предшественники Пушкина и призывали писателей обращаться к разговорному языку, то это был язык «изрядной компании», «высшего общества». Пушкин определенно говорит о разговорном языке простого народа, то есть о разговорном языке большинства нации, не подвергшемся засорению и искажению.

Разрабатывая идею связи литературного языка с разговорным языком простого народа в его истории, Пушкин в то же время ясно сознавал, что литературный язык не может и не должен отрываться от исторических традиций «книжной» словесности. В «Письме к издателю» (1836) он сжато и четко изложил свое понимание связей литературного языка с «живым употреблением» и собственной историей. В высказываниях Пушкина заложена идея исторического подхода к проблеме народности русского литературного языка, которая получила воплощение в его творчестве. А.Н. Островский изрек когда-то глубокую истину: «Пушкиным восхищались и умнели, восхищаются и умнеют. Наша литература обязана ему своим умственным ростом». Литература и сейчас нуждается в умственном росте, и Пушкин на рубеже своего третьего века вновь оказывается мудрым собеседником.

Пушкин, с его безупречным чувством прекрасного и удивительно ясным мышлением, счел нужным четко определить свое отношение к литературному «вкусу». Он предлагал совершенно новое понимание сущности вкуса. Чувство соразмерности и сообразности – вот в чем состоит истинный вкус. Стремление к простоте выражения пронизывает всю стилистику поэта. Язык его произведений направлен к идеалу истинного вкуса в единстве трех его проявлений: соразмерности и сообразности, благородной простоты, искренности и точности выражения. Пушкин стремится доказать, что только «украшения слога» не решают дела, но и хотел показать, что высокая поэзия может обойтись и без них. Человеческие чувства не исчерпываются унынием и радостью в условной передаче, а поэтический мир не ограничивается розами, льющимися слезами и томными очами. Чтобы сильно изобразить чувство, обязательно ли прибегать к вычурным оборотам? Нельзя ли описать чувство словами простыми, но изображающими это чувство правдиво и вызывающими живые ассоциации? И такими же словами изобразить предметы, обстановку, пробудившие это чувство? Отвечая на эти вопросы своим творчеством, Пушкин создает шедевры русской и мировой лирики. В их ряду стоит стихотворение «Я помню чудное мгновенье» (1825). Некоторые выражения можно отнести к условно-поэтическим: мимолетное виденье, в томленьях грусти безнадежной, бурь порыв мятежный. Они органично сочетаются с оборотами, несущими в себе новые, нетрадиционные образы, со словами искренними и естественными. Стихотворение «Я вас любил…» (1829) являет собой классический пример «безобразной образности». Поэтическая образность, обобщенность, рождаются из художественной оправданности каждого слова и расположения всех слов. Нет ни одного лишнего слова, которое могло бы нарушить гармонию, «соразмерность и сообразность» целого. Новые, необычные для прежней литературы сочетания слов появляются у поэта потому, что слова он выбирал не по их происхождению, стилевой, социальной принадлежности, а по их соответствию — «сообразности» изображаемой действительности. Этот вполне естественный для нас принцип словоупотребления современники Пушкина далеко не всегда понимали и принимали.

Человек высокой культуры и широкой образованности, Пушкин был чужд всякой национальной ограниченности, замкнутости. Взаимодействие русской культуры с западноевропейской было фактом, как фактом была ориентация части русских литераторов на французскую литературу, французский язык. Следствием было «двуязычие» значительной части дворянства, владевшего французским не хуже, чем русским. В этих условиях лексические заимствования, дословные переводы были естественны и неизбежны. Он не мыслил русский язык изолированным от других языков. Оценивая язык русской словесности как имеющий «неоспоримое превосходство перед всеми европейскими», исходил не из национального тщеславия, а из конкретных исторических обстоятельств развития и свойств литературного языка. Особо выделил способность русского языка к живому взаимодействию с другими языками, первым возвел русский язык на степень мирового, выражая существеннейшую национальную особенность. Именно Пушкин стал для России школой мировой духовной жизни, всемирной энциклопедией, вместившей Овидия и Горация, Шекспира и Гете. Когда мы говорим о всемирной отзывчивости Пушкина, то, прежде всего, думаем о классической античности, об итальянском Возрождении или английском романтизме. В «Памятнике» поэт назвал наряду с «гордым внуком славян», все, углубляясь до крайних точек отсчета, самых тогда малых и забвенных: «и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык». «И назовет меня всяк сущий в ней язык…» – Пушкин употребляет слово «язык» в значении «национальность», «народ». И не случайно он называет «национальность», «народ» словом «язык». Иначе говоря, язык равен нации, народу. Русский язык с Пушкиным стал «языком гениальным, языком всемирным».

«Воспитание Пушкиным» продолжается, стремительно расширяется читательская аудитория, растет его влияние на все сферы культуры.

Мир Пушкина – лирический, духовный, интеллектуальный. Поэзия Пушкина – выражение общечеловеческих ценностей. В лице Пушкина поэзия впервые явилась и выразителем «общественного мнения», и воспитателем художественного, эстетического вкуса (5, с.100). Блок называл пушкинскую эпоху самой культурной эпохой в жизни России.

В неподражаемом искусстве созданного им классического реализма Пушкин синтезировал и развил все достижения русской и мировой литературы. Искусство Пушкина было подготовлено всем предшествующим развитием русской литературы. Пушкин как бы подвел итог и наследовал всему ценному, что создано было в XV — начале XX в. Предшественники поэта относятся к нему, «как малые и великие реки к морю, которое наполняется их волнами», — писал Белинский. Поэзия Пушкина явилась для всей последующей русской литературы чистым и неиссякаемым родником, источником ее могучих и полноводных течений. Большинство русских писателей XX в. испытали его плодотворное влияние. Еще при жизни поэта вокруг него сложилась целая плеяда талантливых поэтов 20-30-х годов: Баратынский, Рылеев, Языков, Веневитинов, Дельвиг. Многие из них хорошо понимали значение Пушкина и смотрели на поэта как на гениального выразителя духовных сил России, творчество которого возвеличивало и прославляло родину.

Могучее воздействие пушкинских традиций испытали на себе Лермонтов и Гоголь, Тургенев и Гончаров, Островский и Некрасов, Толстой и Чехов, Горький и Маяковский. «Все, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему»,- говорил Гоголь. Тургенев называл себя учеником Пушкина «с младых ногтей». «Я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга,- рассказывает Гончаров о днях своей молодости.- На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий («Евгения Онегина», «Полтавы» и др.). Его гению я и все тогдашние юноши, увлекавшиеся поэзиею, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование». Влияние пушкинской прозы на свое творчество отмечал и Лев Толстой.

Развивая принципы пушкинского реализма, одержала свои замечательные победы русская реалистическая литература XX в. Метод изображения человека становится универсальным, детерминистическим, историчным, объективным. Интеллектуальный и психологический облик своих реалистических персонажей Лермонтов связывает с последекабрьским поколением 30-х годов. Великолепно прослеживает Гончаров развитие обломовщины в «Обломове». У Толстого его персонажи находятся в непрерывном процессе развития, в борьбе нравственного с чувственным, в постоянном изменении их представлений о жизни, о людях. Применение принципа развития в изображении человека Толстой довел до такого совершенства, которое Чернышевский очень точно определил словами «диалектика души». Этот метод присущ и Достоевскому, особенно подчеркнувшему влияние социальной среды на внутренний мир человека. В их творчестве классический реализм торжествует величайшие свои победы в художественном воссоздании внутреннего мира человека в его связях со средой, процесса его жизни.

Огромным было влияние Пушкина на творческую жизнь и других народов нашей страны. Украинский поэт Шевченко, такие выдающиеся представители грузинской литературы, как Чавчавадзе, Церетели, основатель татарской поэзии Тукай и многие другие испытали плодотворное воздействие музы Пушкина.

Переводить Пушкина на иностранные языки начали еще при жизни поэта, а в течение XX в. его творения стали известны всему миру. Произведения поэта знали и ценили Маркс и Горький. «Пушкин принадлежит к вечно живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества, — писал Белинский. — Каждая эпоха произносит о них свое суждение, и как бы ни верно поняла она их, но всегда оставит следующей за ней эпохе сказать что-нибудь новое и более верное».

В произведениях Пушкина литературный язык освободился от ранее свойственной ему в той или иной мере обособленности от живого общенародного языка и стал одной из важнейших форм общенародного языка, органически с ним связанной. Развитие пушкинского стиля являет картину многообразных путей и средств сближения языка художественной литературы с языком общенародным. От «Руслана и Людмилы» до сказок и «Капитанской дочки» прослеживается путь обращения Пушкина к народной поэзии как национальному источнику художественного языка. Но этот источник нужен поэту не только для мастерской стилизации. Пушкин обращался к сказкам затем, «чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке». Он внимательно прислушивался и к «разговорному языку простого народа», отстаивая его право на внедрение в язык литературы. Поэт вводит элементы живой, разговорно-бытовой речи и в диалог, и в сказ, и в авторскую речь.

Такая стилистическая ориентация позволила Пушкину снять «перегородки», существовавшие между различными сферами художественного языка и стеснявшие его развитие. Пушкин окончательно разрушил систему трех стилей. Не отказываясь от стилистической дифференциации художественного языка и, наоборот, открывая для нее новые перспективы, Пушкин отверг незыблемость границ между отдельными стилями с раз навсегда «прикрепленными» к ним жанрами. Вспомним, например, отказ Пушкина от «четвертого единства», т. е. от единства слога, в «Борисе Годунове», где мы встречаем всю градацию стилей. Своеобразной лабораторией, где производилось «соединение» различных стилистических элементов, явился для Пушкина стихотворный роман «Евгений Онегин».

Те же тенденции проявились в стирании стилистических граней между поэзией и прозой в творчестве Пушкина. Свойственное старой «пиитике» представление о стихотворстве как «языке богов» не допускало в стиховую речь простых, «низких» слов и выражений, употребляемых в прозе. Пушкин заговорил «презренной прозой» не только в шутливой поэме «Граф Нулин», но и в произведениях «серьезных». Таковы, например, в «Медном всаднике» многие строки, связанные с образом Евгения.

Опираясь в своей творческой деятельности на общенародный язык, Пушкин не отбросил и ценностей литературно-книжного языка, как он сложился в многовековом развитии русской письменности и литературы. Для художественного языка особенно большое значение имел вопрос о славянизмах (недаром он и вызвал споры). Хорошо понимая ошибочность позиции Шишкова и иронически переводя русское выражение целуй меня на «шишковский» язык: да лобжет мя лобзанием,- Пушкин, однако, признает, что «многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг». Поэтому нас не должно удивлять, что поэт сам мог написать: «Лобзай меня: твои лобзанья мне слаще мирра и вина».

Но Пушкин употреблял славянизмы не для сохранения старого стиля и старой идеологии, а как одно из выразительных средств там, где это было уместно, где это без стилистических перебоев входило в контекст. Рядом со сравнением «слаще мирра и вина» выразительные славянизмы лобзай, лобзанья способствовали созданию «восточного» стиля. Вспомним и другие «высокие» слова и обороты из стихотворения «В крови горит огонь желанья…»: «душа тобой уязвлена», «главою нежной», «и да почию безмятежный», «двигнется ночная тень». Новаторство Пушкина заключалось, по его собственному выражению, «в чувстве соразмерности и сообразности», позволявшем ему отбирать славянизмы, сообщать им глубокий смысл и тонкую выразительность, сочетать их со словами и выражениями иных стилистических пластов. И все это многообразие речевых средств художественной литературы объединялось на основе общенародного языка.

Стилистическая система, складывавшаяся в творчестве Пушкина, обнаруживала прямую зависимость от важнейшего для него творческого принципа — реализма. Точнее сказать, реализм как художественный метод глубоко и разнообразно проявился в системе речевых — изобразительно-выразительных — средств пушкинского художественного языка. Без обращения к этой специфической форме художественной литературы суждения о реализме Пушкина будут неполными, односторонними. Основным стилистическим принципом для Пушкина-реалиста становится непосредственное, прямое, точное называние предметов и явлений.

■ Был вечер. Небо меркло.
■ Воды Струились тихо.
■ Жук жужжал.
■ Уж расходились хороводы;
■ Уж за рекой, дымясь,
■ пылал Огонь рыбачий…

Как это скупо и точно нарисованная картина природы в «Евгении Онегине» непохожа на установившийся по образцу «Сельского кладбища» Жуковского трафарет сентиментального вечернего пейзажа или на романтические картины наступающей ночи по типу элегии Батюшкова «На развалинах замка в Швеции»! «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы,- заявлял Пушкин.- Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат» («Начало статьи о русской прозе»).

«Советская наука в своих исследованиях по истории русского литературного языка опирается на принцип диалектического единства языка и мышления, развитие которых определяется материальными условиями жизни общества. Общественно-политическое развитие русского народа и русского государства создало к началу XIX в. все необходимые социальные предпосылки для образования единых твердых норм национального русского языка. По словам советского историка: «Русская культура в конце XVIII и в начале XIX века развивалась в условиях перехода нашей страны от феодализма к капитализму… Национальное сознание русского народа быстро росло, и его любовь к отечеству становилась более сознательной. Она была проникнута страстным стремлением преобразовать Россию и превратить ее в передовую страну. Борьба за просвещение стала общей программой всех передовых людей России» .

В области русской художественной литературы, в области русской языковой культуры бесспорным руководителем в эту эпоху был гениальный Пушкин. Он глубоко ощущал необходимость сознательного и планомерного воздействия прогрессивной общественности на русский литературный язык, необходимость языковой нормализации и языковой реформы. «Ныне Академия приготовляет 3-е издание своего словаря, коего распространение час от часу становится необходимее, - пишет Пушкин в 1826 г. - Прекрасный наш язык под пером писателей и неученых и неискусных быстро клонится к падению. Слова искажаются, грамматика колеблется. Орфография, сия геральдика языка, изменяется по произволу всех и каждого».

Творчество Пушкина устанавливает грань между языком старой и новой России. По словам Белинского, «общий голос нарек его русским национальным, народным поэтом». Пушкин был великим преобразователем русского языка и русской литературы.

В языке Пушкина ярко обозначилась общенациональная норма нового русского литературного языка. Пушкинское творчество разрешило все основные спорные вопросы и противоречия, возникшие в истории русского литературного языка до-пушкинской эпохи и не устраненные литературной теорией и практикой к первому десятилетию XIX в. В языке Пушкина произошло слияние всех жизнеспособных элементов русского литературного языка предшествующего периода с общенародными формами живой разговорной речи и со стилями устной народной словесности, фольклора; было достигнуто их творческое взаимопроникновение. Пушкин вывел русский литературный язык на широкий и свободный путь демократического развития. Он стремился к тому, чтобы русская литература и русский литературный язык впитали в себя основные культурные интересы русского народа, русской нации и отразили их с необходимой широтой и глубиной. Вместе с тем Пушкин не хотел разрыва с русской культурно-языковой традицией. Он добивался качественного преобразования смыслового строя русского литературного языка. «Письменный язык, - по его словам, - оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков». До Пушкина господствовало разделение русского литературного языка на три стилевых потока: высокий, посредственный, или средний, и простой».

Образование национального литературного языка - это процесс длительный и постепенный. Этот процесс, согласно мыслям В. И. Ленина, слагается из трех основных исторических этапов, опираясь на три общественные предпосылки: а) сплочение территорий с населением, говорящим на одном языке (для России это осуществилось уже к XVII в.); б) устранение препятствий в развитии языка (в данном отношении много было сделано в течение XVIII в.: реформы Петра I; стилистическая система Ломоносова; создание “нового слога” Карамзиным); в) закрепление языка в литературе. Последнее окончательно завершается в первые десятилетия XIX в. в творчестве русских писателей-реалистов, среди которых должны быть названы И. А. Крылов, А. С. Грибоедов и в первую очередь А. С. Пушкин.

Язык «Героя нашего времени»

В «Герое нашего времени» Лермонтов окончательно порывает с романтическим стилем в языке. Лексика «Героя нашего времени» свободна от архаизмов и церковно-славянизмов. Ориентируясь на лексику и синтаксис общелитературного языка, Лермонтов тонко использует стилистическую роль каждого из явлений этого общелитературного языка.

Лермонтов достиг в «Герое нашего времени» той сложной простоты в языке, которая не удавалась никому из предшествующих писателей-прозаиков, кроме Пушкина.

В романе Лермонтова язык русской прозы достиг такой точки развития, начиная с которой возможно было использовать языковые средства для тончайшей психологической характеристики, - недостижимая задача для всей предшествующей литературы, за исключением Пушкина. В то же время Лермонтов прокладывал дорогу для «большого» психологического романа Тургенева и Толстого.

Язык «Героя нашего времени» прост на первый взгляд, но всю эту сложную простоту великолепно понимал еще Чехов, который писал: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова. Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах, - по предложениям, по частям предложения… Так бы и учился писать» («Русская мысль», 1911, кн. 10, стр. 46).

Так, например, при всей своей кажущейся простоте повесть «Бэла» довольно сложна как по композиции и стилю, так и по языку.

Повесть обрамлена рассказом автора, едущего из Тифлиса в Коби. Авторский рассказ перебивает собою повествование Максима Максимыча и делит его на две части. Центральным же ядром повести является рассказ Максима Максимыча. В свою очередь в первую часть повествования Максима Максимыча включен рассказ Казбича о том, как он спасался от казаков; во второй части Максим Максимыч передает рассказ-автохарактеристику Печорина. Этой композиционной сложности повествования соответствует и ее стилистическая сложность. Каждое из действующих лиц-рассказчиков вносит свой речевой стиль, и все эти речевые стили сплавлены в одно сложное целое. Индивидуальные речевые особенности рассказчика как бы стираются в последующей передаче, но многие из них остаются, что и оговаривает Лермонтов. Так, рассказ Азамата, переданный сначала Максимом Максимычем, сопровождается следующим его замечанием: «Вот Присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова» (стр. 194-195).

К песне, которую поет Казбич в ответ Азамату, Лермонтов делает подстрочное примечание: «Я прошу прощения у читателей в том, что переложил в стихи песню Казбича, переданную мне, разумеется, прозой; но привычка - вторая натура» (стр. 197).

Передачу особенностей речи Печорина Лермонтов мотивирует замечанием Максима Максимыча: «Его слова врезались у меня в памяти, потому что в первый раз я слышал такие вещи от 25-тилетнего человека» (стр. 213).

И, наконец, о всем рассказе «Бэла», переданном Максимом Максимычем, Лермонтов специально замечает: «Я, для развлечения, вздумал записывать рассказ Максима Максимыча о Бэле» (стр. 220).

Таким образом Лермонтов подчеркивает, что и речевой стиль Максима Максимыча прошел через его авторскую транспонировку.

Речевая характеристика Максима Максимыча - образец того высокого владения языком, которого добился Лермонтов в прозе. Уже Белинский подметил эту особенность языка повести «Бэла»:

«Добрый Максим Максимыч, сам того не зная, сделался поэтом, так что в каждом его слове, в каждом выражении заключается бесконечный мир поэзии. Не знаем, чему здесь более удивляться: тому ли, что поэт, заставив Максима Максимыча быть только свидетелем рассказываемого события, так тесно слил его личность с этим событием, как будто бы сам Максим Максимыч был его героем, или тому, что он сумел так поэтически, так глубоко взглянуть на событие глазами Максима Максимыча и рассказать это событие языком простым, грубым, но всегда живописным, всегда трогательным и потрясающим даже в самом комизме своем» (В. Белинский, Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. V, стр. 304-305).

С первого же момента введения Максима Максимыча Лермонтов подчеркивает его характерные речевые черты, тонко давая через речь психологическую характеристику.

Так, вначале подчеркивается молчаливость Максима Максимыча - отсутствием реплик:

«Я подошел к нему и поклонился; он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.

Мы с вами попутчики, кажется?

Он, молча, опять поклонился» (стр. 187).

В дальнейших репликах Максима Максимыча даны некоторые обороты, характерные для военного языка:

«Так-с точно» (стр. 187); «теперь считаюсь в третьем линейном батальоне» (стр. 188); «ночью сделалась тревога; вот мы и вышли перед фрунт навеселе» (стр. 191).

Сам же рассказ Максима Максимыча в дальнейшем почти свободен от подобной военной фразеологии. Лермонтов дает ее в минимальной степени - для профессиональной характеристики Максима Максимыча.

Аналогично подчеркнута лексикой в начальных репликах грубоватость речи Максима Максимыча. Лермонтов одновременно передает отрывистый характер его речи восклицательными, назывными и неполными предложениями:

«Вы думаете, они помогают, что кричат? А чорт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь? Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников!» (стр. 188).

С самого начала повести Лермонтов подчеркивает речевые особенности Максима Максимыча сравнительно с авторской речью:

«- Жалкие люди! - сказал я штабс-капитану.

Преглупый народ! - отвечал он…

А вы долго были в Чечне?

Да я лет десять стоял там в крепости с ротою» (стр. 190).

Так тончайшими языковыми средствами дает Лермонтов психологическую характеристику Максима Максимыча.

Лермонтов в течение всего повествования отмечает устный, разговорный характер его рассказа о Бэле и о Печорине. Рассказ все время перебивается репликами автора:

«А что Казбич? - спросил я нетерпеливо у штабс-капитана» (стр. 197).

«Как это скучно! - воскликнул я невольно» (стр. 204).

В повествовании же даны вводные предложения, обращенные к слушателю и подчеркивающие установку на устную речь: «Вот изволите видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком» (стр. 191); «славный был малый, смею вас уверить» (стр. 192); «и что же вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога» (стр. 192).

Всеми этими особенностями повествования Лермонтов ориентируется в повести «Бэла» на устную речь.

Лермонтов все события в «Бэле» передает через призму восприятия Максима Максимыча, простого штабс-капитана. Вот почему языковые особенности его речи последовательно проведены через всю повесть.

Повествование не является объективным, а на него ложится тон субъективного отношения рассказчика. Максим Максимыч во вводных предложениях, восклицательных предложениях, лексике эмоционального характера все время оценивает сообщаемое им. Но все это дано в подчеркнуто разговорной форме, лишено какой бы то не было риторичности, свойственной ранней прозе Лермонтова:

«Наделал он (Печорин) мне хлопот, не тем будь помянут» (стр. 192); «вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело» (стр. 199); «таков уж был человек, бог его знает!» (стр. 204); «его звали… Григорьем Александровичем Печориным. Славный был малый» (стр. 192); «а уж ловок-то, ловок-то был (Казбич), как бес» (стр. 194).

В повествовании Максима Максимыча все время используются как разговорная лексика, так и разговорные фразеологические обороты: «Зато уже иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха» (стр. 192); «сынишко его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездить» (стр. 192); «погодите!» - отвечал я, усмехаясь. У меня было свое на уме» (стр. 193); «Азамат был преупрямый мальчишка и ничем, бывало, у него слез не выбьешь» (стр. 196).

Разговорная лексика, разговорная фразеология преобладают в рассказе Максима Максимыча - при полном отсутствии книжной метафоры, книжного метафорического эпитета.

Сравнения, которые даются в повествовании Максима Максимыча, в основном отличаются также разговорным характером, обычны в разговорной речи.

«Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная как смоль» (стр. 194); «Азамат бледный как смерть» (стр. 199); «он (Печорин) сделался бледен как полотно» (стр. 218); «она (Бэла) дрожала как лист» (стр. 211); «он (Казбич)… лежал себе ничком как мертвый» (стр. 200).

Характерны для речи Максима Максимыча бытовые сравнения: «Ведь весь исколот, как решето, штыками» (стр. 198). Особенно интересно бытовое сравнение в пейзаже: «Все горы видны были как на блюдечке» (стр. 211).

Хотя действие «Бэлы» и происходит на Кавказе, хотя описывается быт горцев, но Лермонтов очень скупо использует иноязычную лексику. Характерна при этом мотивированная замена иноязычных слов русскими эквивалентами:

«Бедный старичишка бренчит на трехструнной… забыл как по-ихнему… ну, да вроде нашей балалайки» (стр. 193); «девушка лет шестнадцати… пропела ему как бы сказать?.. вроде комплимента» (стр. 193).

Тот же разговорный характер, что и лексика, имеет и синтаксис повествования Максима Максимыча. Особенно часто встречаются такие явления, характерные для разговорного языка, как бессоюзие, преобладание сочиненных сложных предложений над подчиненными, неполные предложения, употребление частиц и т. д.:

«Сынишко его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездить: всякой день бывало то за тем, то за другим. И уж точно избаловали мы его с Григорьем Александровичем. А уж какой был головорез, проворный на что хочешь: шапку ли поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять. Одно было в нем нехорошо: ужасно падок был на деньги» (стр. 192); «стали мы болтать о том, о сем… Вдруг смотрю, Казбич вздрогнул, переменился в лице - и к окну» (стр. 199).

Той же установкой на устную речь объясняется и довольно частое употребление сказуемого перед подлежащим: «Дня через четыре приезжает Азамат в крепость… Зашел разговор о лошадях… Засверкали глазенки у татарчонка» и т. д. Однако здесь нет крайностей того сказа, которым писал Даль. Разговорный характер всего повествования сказывается и на постоянном использовании настоящего времени глагола, в то время как все повествование ведется в прошедшем времени. Не касаясь различных функций этого употребления настоящего времени, следует отметить, что оно в ряде случаев связано с напряженным действием, быстрой сменой событий (ср. также неполные предложения и их соответствие динамичности повествования):

«Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости; только кустарник закрывал ее от нас. - Вдруг выстрел. Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы на выстрел, - смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла - и туда; я за ним» (стр. 214-215).

Отметим аналогичное использование междометийных сказуемых:

«Вот Казбич подкрался, - цап-царап ее» (стр. 216); «наконец в полдень отыскали проклятого кабана: - паф! паф! не тут-то было» (стр. 214).

Весь рассказ Максима Максимыча написан подлинно народным, разговорным языком, но в нем нет явлений, резко отличающихся от общелитературного языка. В то же время язык этот сохраняет индивидуальные черты рассказчика - Максима Максимыча. Лермонтов блестяще овладел выразительными средствами разговорного языка, внося его в литературу.

Такое сближение литературного языка с разговорным открывало новые средства выражения. Освобождение языка от романтической патетики было одним из проявлений реализма.

Новаторство Лермонтова, в частности, заключалось в том, что трагическую, романтическую по существу своему тему - гибель Бэлы - он рассказал разговорным языком, лишенным какой бы то ни было романтической «красивости».

Разговорные элементы, лексические и синтаксические, характерны не только для повествования, данного от лица Максима Максимыча. Лермонтов все время вносит эти разговорные моменты как в авторскую речь, так и в журнал Печорина.

«Осетин-извозчик… во все горло распевал песни» (стр. 187); «за моей тележкой четвертка быков тащила другую, как ни в чем не бывало» (стр. 187).

«Максим Максимыч»:

«Он наскоро выхлебнул чашку» (стр. 222); «я увидал Максима Максимыча бегущего что было мочи» (стр. 225); «штабс-капитан на минуту остолбенел» (стр. 225).

«Журнал Печорина»:

«Из сеней выполз мальчик лет 14-ти» (стр. 230); «кто-то вторично пробежал мимо его и скрылся бог знает куда» (стр. 231); «он (казак) выпучил глаза» (стр. 237); «мне любопытно видеть его с женщинами: тут-то он, я думаю, старается» (стр. 243).

Аналогично в синтаксисе:

«Оглядываюсь - никого нет кругом; прислушиваюсь снова - звуки как будто падают с неба» (стр. 234); «к которой избе ни подъедем - занята» (стр. 230); «я хвать за пояс - пистолета нет» (стр. 238).

Таким образом сближение языка прозы с разговорным языком не есть только стилизация речи Максима Максимыча. Те же тенденции к разговорному языку обнаруживает вся проза «Героя нашего времени».

Язык «Героя нашего времени» не свободен от эмоциональной лексики, вносящей оценку описываемого. Но лексика эта лишена книжности - она разговорна:

«Славное место эта долина!» (стр. 187); «я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору» (стр. 187); «больная нога ему мешала. Бедняжка! как он ухитрялся, опираясь на костыль» (стр. 245).

Продолжая развивать те тенденции, которые были заложены в языке «Княгини Лиговской», Лермонтов вносит сниженные бытовые детали, выраженные бытовой, недопустимой в высоком стиле, лексикой. Особенно это явление характерно при описании представителей светского общества, служа для иронической его характеристики:

«Я стоял сзади одной толстой дамы, осененной розовыми перьями; пышность ее платья напоминала времена фижм… Самая большая бородавка на ее шее прикрыта была фермуаром» (стр. 262); «в одиннадцать часов утра… княгиня Лиговская обыкновенно потеет в Ермоловской ванне» (стр. 280); «вдруг из среды их (группы мужчин на балу) отделился господин во фраке с длинными усами и красной рожей и направил неверные шаги свои прямо к княжне» (стр. 263-264).

Язык «Героя нашего времени» несомненно испытал сильное влияние языка пушкинской прозы. Лаконичность, точность в употреблении слова, отсутствие метафор, преобладание простых предложений - все это свойственно языку Пушкина. Те же самые явления характерны в ряде случаев и для прозы Лермонтова. Но Лермонтов, усвоив языковую и стилистическую манеру прозы Пушкина, в ряде случаев отступает от нее, внося свое, лермонтовское, отношение к языку.

В описаниях быта Лермонтов окончательно отказывается от какой бы то ни было метафоры, сравнений; эпитет точен, лишен метафоричности. Характерно также для точного реалистического языка использование числительных. В реалистическом описании Лермонтов пользуется не местными, диалектическими или иноязычными словами, а общелитературной лексикой:

«Сакля была прилеплена одним боком к скале; три скользкие, мокрые ступени вели к ее двери. Ощупью вошел я и наткнулся на корову (хлев у этих людей заменяет лакейскую). Я не знал куда деваться: тут блеют овцы, там ворчит собака. К счастию, в стороне блеснул тусклый свет и помог мне найти другое отверстие наподобие двери. Тут открылась картина довольно занимательная: широкая сакля, которой крыша опиралась на два закопченные столба, была полна народа. Посередине трещал огонек, разложенный на земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях» (стр. 189-190).

Лаконическая точность в описании выработалась у Лермонтова под влиянием прозаического языка Пушкина.

Это достаточно ясно видно из сопоставления следующих, близких по теме описаний:

Лермонтов:

- Завтра будет славная погода! - сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.
- Что ж это? - спросил я
- Гуд-Гора.
- Ну так что ж?
- Посмотрите, как курится.
И в самом деле, Гуд-Гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки облаков, а на вершине лежала черная туча, такая черная, что на темном небе она казалась пятном.

Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело, и пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег.

Пушкин:

Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
- Это зачем?
«Время ненадежно: ветер слегка подымается; - вишь, как он сметает порошу».
- Что ж за беда!
«А видишь там что?» (Ямщик указал кнутом на восток).
- Я ничего не вижу, кроме белой стены да ясного неба.
«А вон-вон: это облачко».

Я увидел в самом деле на краю неба белое облачко, которое принял было сперва за отдаленный холмик.

Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран.

Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег - и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл: сделалась мятель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.

Оставляя в стороне некоторые лексические совпадения, следует отметить сходство в построении этих двух однотемных отрывков. Характерен и для Пушкина и для Лермонтова диалог, предшествующий авторскому описанию. В обоих случаях диалог отличается сжатостью, почти полным отсутствием авторской ремарки. Диалог не лишен некоторой лексической локальности («сметает порошу» - у Пушкина; «курится» - у Лермонтова).

В описании метели у Пушкина, благодаря наличию нераспространенных членов предложения («ветер завыл»), благодаря небольшому количеству второстепенных предложений, особое значение приобретает глагол (ср., например, в предложении: «Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо»).

Точно так же и у Лермонтова глагол несет большую семантическую нагрузку, но предложения Лермонтова более распространены второстепенными членами предложения, в частности категорией качества («сырой, холодный ветер», «черная туча, такая черная»). Язык пушкинского описания, как это свойственно языку его прозы, лишен метафоричности. Но эта метафоричность в некоторой степени может быть отмечена у Лермонтова («по бокам ее ползали легкие струйки облаков»).

Лермонтов учился «суровой» простоте прозы у Пушкина, но не копировал ее буквально, внося свои особенности, в частности некоторую метафоричность, меньшую значимость глагола, большую роль категории качества. «Точность» языка пушкинской прозы, противопоставленная метафоричности романтиков, и была тем явлением реалистического стиля, которому следовал Лермонтов.

В «Герое нашего времени» при небольшой относительно роли описания может быть отмечена особая разбивка на сцены. При всем тематическом многообразии подобных сцен в них могут быть отмечены общие черты в построении и языке.

Начинается и кончается такая отдельная сцена обычно простым нераспространенным предложением или простым предложением с минимальным количеством второстепенных членов предложения. Благодаря этому подобное предложение отличается лаконичностью, служа в то же время указанием на поворот в действии. В этом случае Лермонтов следовал за синтаксической простотой предложения, которая была свойственна Пушкину. Далее Лермонтов дает повествовательный текст (часто сложным предложением). Затем следует диалог и текст, его комментирующий, и, наконец, заключительное высказывание, выраженное простым предложением.

«Мазурка началась. Грушницкий выбирал одну только княжну, другие кавалеры поминутно ее выбирали: это явно был заговор против меня; - тем лучше: ей хочется говорить со мною, ей мешают, - ей захочется вдвое более.

Я раза два пожал ее руку; во второй раз она ее выдернула, не говоря ни слова.

Я дурно буду спать эту ночь, - сказала она мне, когда мазурка кончилась.

Этому виноват Грушницкий.

О нет! - И лицо ее стало так задумчиво, так грустно, что я дал себе слово в этот вечер непременно поцеловать ее руку.

Стали разъезжаться» (стр. 279).

Белинский высоко оценивал язык лермонтовской прозы; он, например, так писал о языке предисловия к «Герою нашего времени»:

«Какая точность и определенность в каждом слове, как на месте и как незаменимо другим каждое слово! Какая сжатость, краткость и вместе с тем многозначительность! Читая эти строки, читаешь и между строками: понимая ясно все сказанное автором, понимаешь еще и то, чего он не хотел говорить, опасаясь быть многоречивым» (В. Белинский, Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. VI, стр. 312-313).

Белинский дал очень четкую характеристику языка Лермонтова. Разобранная нами структура отдельных сцен отличается сжатостью и динамичностью. Диалог, входящий обязательным компонентом в отдельные сцены, почти лишен отягощающей его ремарки. Реплики в преобладающем большинстве состоят из одного предложения. Лермонтов передает реплики часто неполными разговорными предложениями, реалистически воспроизводящими бытовую речь:

«- Ты будешь танцовать? - спросил он.
- Не думаю.
- Я боюсь, что мне с княжной придется начинать мазурку, - я не знаю почти ни одной фигуры…
- А ты звал ее на мазурку?
- Нет еще…» (стр. 277).

Эта краткость реплик, отсутствие ремарок придает диалогу ту лаконичность, которая свойственна языку «Героя нашего времени» в целом.

Вследствие небольшого количества прилагательных, смысловой центр тяжести предложения лежит на глаголе. В этом отношении Лермонтов следует путями, проложенными в языке Пушкиным.

Слово, в частности глагол, у Лермонтова многозначно. Глагол служит не только для повествования, но имеет и второе, психологическое, значение, ибо комментирующие ремарки от автора немногочисленны:

«- Я вам скажу всю истину, - отвечал я княжне; - не буду оправдываться, ни объяснять своих поступков. - Я вас не люблю.
Ее губы слегка побледнели…
- Оставьте меня, - сказала она едва внятно.
Я пожал плечами, повернулся и ушел» (стр. 288).

«Я сделал несколько шагов… Она выпрямилась в креслах, глаза ее сверкали» (стр. 281).

Преобладание глагола, его многозначность, но не метафоричность свидетельствовали об отказе от романтического стиля в языке, того стиля, в котором категория качества превалировала над другими категориями в языке.

Если уже в «Княгине Лиговской» Лермонтов иронически относился к романтической фразеологии, то в «Герое нашего времени» эта ироническая интерпретация романтической фразеологии с особой силой сказывается в речи Грушницкого. Лермонтов как бы дает характеристику того стиля, который был свойствен его собственной ранней прозе:

«Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто-прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект - их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия… Грушницкого страсть была декламировать» (стр. 242).

В речи Грушницкого Лермонтов как раз иронически подчеркивает эти романтические черты языка: «Моя солдатская шинель - как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня» (стр. 243); «душа сияла на лице ее» (стр. 246); «это просто ангел» (стр. 246); «я ее люблю до безумия» (стр. 266).

Лермонтов вводит подобную романтическую фразеологию иронически и в описания, относящиеся к Грушницкому: «Когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен» (стр. 243). Грушницкий бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов» (стр. 246); «Грушницкий следил за нею, как хищный зверь» (стр. 252); «какой-то смешной восторг блистал в его глазах. Он крепко пожал мне руку и сказал трагическим голосом» (стр. 266).

Так в реалистическом языке Лермонтова романтическая «высокая» фразеология превратилась в свою противоположность, служа для иронической характеристики героя.

Очень тонко отдельные элементы языка, свойственные романтизму, использовал Лермонтов при обрисовке образа девушки в «Тамани». Лермонтов показывает очарование, которое вызывает девушка в Печорине. Но Печорин как бы иронически относится к своему мимолетному увлечению. И в бытовом контексте появляются сравнения, эпитеты, фразеологические обороты, синтаксическая инверсия, свойственные языку романтического стиля:

«Прислушиваюсь снова - звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты стояла девушка в полосатом платье с распущенными косами, настоящая русалка» (стр. 234).

Тот же бытовой, разговорный контекст и в последующих поэтических сравнениях девушки: «И вот вижу, бежит опять вприпрыжку моя ундина… я вообразил, что нашел гётеву Миньону» (стр. 235-236) (ср. слова казака, противопоставленные этой «поэтизации»: «Экий бес-девка»).

Аналогично в ряде мест повести вкраплены элементы языка, связанные с романтическим стилем:

«Она села против меня тихо и безмолвно и устремила на меня глаза свои, и, не знаю почему, но этот взор показался мне чудно-нежен» (стр. 236); «она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих» (стр. 237).

Это сочетание романтизированного, лирического языка с бытовым вызвало высокую оценку Белинского. Белинский писал:

«Мы не решились сделать выписок из этой повести («Тамань»), потому что она решительно не допускает их: это словно какое-то лирическое стихотворение, вся прелесть которого уничтожается одним выпущенным или измененным не рукою самого поэта стихом: она вся в форме; если выписывать, то должно ее выписать всю от слова до слова; пересказывание ее содержания дает о ней такое же понятие, как рассказ, хотя бы и восторженный, о красоте женщины, которой вы сами не видели. Повесть эта отличается каким-то особенным колоритом: несмотря на прозаическую действительность ее содержания, все в ней таинственно, лица - какие-то фантастические тени, мелькающие в вечернем сумраке, при свете зари, или месяца. Особенно очаровательна девушка» (В. Белинский, Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. V, стр. 326).

В «Герое нашего времени» Лермонтов, как было выше отмечено, отказался от романтического пейзажа, от романтического его выражения в языке. Кавказский пейзаж был особенно благодарной темой для писателей и поэтов - романтиков.

Этот отказ Лермонтова от романтического пейзажа сформулирован им в начале повести «Максим Максимыч»: «Расставшись с Максимом Максимычем, я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел во Владикавказ» (стр. 219). Вместо пейзажа - бытовые подробности и далее ироническое авторское пояснение: «Избавляю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которых решительно никто читать не станет» (стр. 219).

Пейзаж «Героя нашего времени» характеризуется реалистической точностью словоупотребления. Но некоторые черты романтизма, правда в слабой степени, могут быть отмечены в пейзаже Лермонтова.

Таково, например, широкое употребление эпитетов со значением цвета, обычное у романтиков, но приобретающее у Лермонтова уже реалистический характер:

«Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно-вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает как змея своею чешуею» (стр. 187).

В пейзажах иногда встречаются и слова в переносном значении («обнявшись», «бахрома снегов», «ветки цветущих черешен смотрят мне в окна»), изысканные, «поэтические» сравнения («воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка»; «на запад пятиглавый Бэшту синеет, как «последняя туча рассеянной бури» (стр. 240).

Так Лермонтов придает лиричность пейзажу, внося в суровую простоту пушкинского языка некоторые элементы романтизма.

Если учесть, что пейзаж, данный Лермонтовым, воспринимался на фоне предшествующих опытов Марлинского, то следует отметить реалистическую точность языка пейзажа в «Герое нашего времени».

Это признавал даже Шевырев, отрицательно относившийся к творчеству Лермонтова.

«Марлинский, - писал Шевырев, - приучил нас к яркости и пестроте красок, какими любил он рисовать картины Кавказа. Пылкому воображению Марлинского казалось мало только что покорно наблюдать эту великолепную природу и передавать ее верным и метким словом. Ему хотелось насиловать образы и язык; он кидал краски со своей палитры гуртом, как ни попало, и думал: чем будет пестрее и цветнее, тем более сходства у списка с оригиналом.

Поэтому с особенным удовольствием можем мы заметить в похвалу нового кавказского живописца, что он не увлекся пестротою и яркостью красок, а, верный вкусу изящного, покорил трезвую кисть свою картинам природы и списывал их без всякого преувеличения и приторной выисканности… Но, впрочем, должно заметить, что автор не слишком любит останавливаться на картинах природы, которые мелькают у него только эпизодически» (С. Шевырев, О «Герое нашего времени», «Москвитянин», № 2 за 1841 г.).

Особо следует остановиться на языке лирических отступлений, которые имеются в «Герое нашего времени». Эти лирические отступления заканчивают ряд повестей («Максим Максимыч», «Тамань», «Княжна Мери»).

В этих лирических отступлениях использованы языковые средства, бывшие достоянием романтизма, но они даны в бытовом реалистическом по языку контексте, и это меняет их качество: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие, и как камень едва сам не пошел ко дну!» И далее бытовой язык с точным значением слов: «Я возвратился домой. В сенях трещала догоревшая свеча в деревянной тарелке» и т. д. (стр. 239).

Не только лексика, но синтаксис таких лирических отступлений меняется. Вместо простых предложений, Лермонтов использует сложные: «Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флёр, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее преходящими, но зато не менее сладкими…» Это лирическое отступление, однако, тесно связывается со всем содержанием повести: «Но чем их заменить в лета Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется». И, наконец, заключительное предложение, лишенное всякой лиричности, создающее перебой в стиле: «Я уехал один» (стр. 228). Концовка повести «Княжна Мери» столь же неожиданно вносит лирическую струю в образ Печорина; метафорическая лексика этой концовки типична для писателей-романтиков с их любовью к образам «моря»:

«Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-по-малу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани» (стр. 312).

Этой лирической концовке-сравнению в то же время не свойственна чрезмерная метафоричность («синюю пучину», «туманную даль»); образы этого сравнения объединены тематически. Все это отличает подобную концовку от стилистической манеры романтизма с его нагромождением разнотемных сравнений и метафор.

В известной мере метафоричны и афоризмы, которые постоянно входят в текст «Героя нашего времени». Белинский высоко оценивал афористический стиль Лермонтова.

По поводу предисловия к «Герою нашего времени» Белинский писал:

«Как образны и оригинальны его фразы, каждая из них годится быть эпиграфом к большому стихотворению» (В. Белинский, Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. VI, стр. 316). Эти афоризмы - своеобразное философское и политическое credo Лермонтова. Они направлены против современного ему общества. Именно так рассматривал афористичность языка реакционер Бурачек, когда писал, что «весь роман - эпиграмма, составленная из беспрерывных софизмов» («Маяк современного просвещения и образования», ч. IV за 1840 г., стр. 211). Метафора афоризма тесно связана с конкретным значением предшествующего текста. Вот почему афоризмы в «Герое нашего времени» органически связаны с контекстом, не создают диссонанса:

«Он (доктор Вернер) изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием: так иногда отличный анатомик не умеет вылечить от лихорадки» (стр. 247).

«Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом не признается» (стр. 248).

Проза Лермонтова имела огромное национальное значение для развития русской литературы. Как и Пушкин, Лермонтов доказал возможность существования русской национальной повести, русского национального романа. Лермонтов показал возможность использования средств русского языка для передачи сложных психологических переживаний. Лермонтов, отказываясь от романтического стиля, сближал язык прозы с разговорным общелитературным языком.

Вот почему современники отмечали язык Лермонтова как огромное достижение русской культуры.

Даже враждебный Лермонтову реакционер С. Бурачек приводит следующий типичный для того времени «Разговор в гостиной»:

«- Вы читали, сударыня, «Героя» - как вам кажется?
- А, бесподобная вещь! по-русски ничего не было подобного… так это все живо, мило, ново… слог такой легкий! интерес - так и заманивает.
- А вам, сударыня?
- Я не видала как прочла: и так жаль было, что скоро кончилось - зачем только две, а не двадцать частей?
- А вам, сударыня?
- Читается… ну прелесть! из рук не хочется выпустить. Вот если б все так писали по-русски, мы не стали бы читать ни одного романа французского» (С. Б., «Герой нашего времени» Лермонтова, «Маяк современного просвещения и образованности», ч. IV за 1840 г., стр. 210).

Язык «Героя нашего времени» был новым явлением в русской прозе, и недаром современник Лермонтова Сушков замечал: «Язык в «Герое нашего времени» чуть ли не выше языка всех прежних и новых повестей, рассказов и романов» (Сушков, Московский университетский благородный пансион, стр. 86).

Гоголь утверждал: «Никто еще не писал у нас такою правильною и благоуханною прозою».

______________________
1) Подробнее см. в моей книге «Язык Пушкина», Изд. «Académie », 1935.
2) Виноградов В. В., Пушкин и русский язык, с. 88 // Вестник Академии Наук СССР, № 2-3 С. 88-108, Москва & Ленинград, 1937.
3) Виноградов В. В., А. С. Пушкин – Основоположник русского литературного языка, с. 187// Известия Академии Наук СССР, Отделение Литературы и Языка, 1949, том ѴШ, вып. 3.
4) Наталья Борисовна Крылова, зав. сектором редкого фонда отдела читальных залов ЦБ им. А.С. Пушкина, аспирант ЧГАКИ.
5) Гоголь, Н.В., Полн. собр. соч. Т. 8 / Н.В. Гоголь. – М.-Л., 1952. – С. 50-51.
6) Ibid.
7) Пушкин, А.С., О французской словесности // Собр. соч. в 10 т. – М., 1981.- Т. 6.– С. 329.
8) Пушкин, А.С., О поэтическом слове // Собр. соч. в 10 т.– М., 1981.-Т.6.-С. 55-56.
9) Пушкин, А.С., Письмо к издателю // Собр. соч. в 10 т.– М., 1981. – Т. 6. — С. 48-52.
10) Скатов, Н., Всяк сущий в ней язык / Н. Скатов // Знаменательные даты 1999: универс. ил. календарь. – Сергиев Посад, 1998. – С. 278-281.
11) Волков, Г.Н., Мир Пушкина: личность, мировоззрение, окружение / Г.Н. Волков. – М.: Мол. гвардия, 1989. С. 100. – 269 с.: ил.
12) Панкратова A., Великий русский народ. ОГИЗ, 1948, стр. 40.
13) А. С. Пушкин, изд. ГИХЛ, 1936, т. V, стр. 295.
14) Виноградов В. В., А. С. Пушкин – Основоположник русского литературного языка, с. 187-188 // Известия Академии Наук СССР, Отделение Литературы и Языка, 1949, том ѴШ, вып. 3.
15) 1. Перльмуттер Л. Б., Язык прозы М. Ю. Лермонтова, с. 340-355, Москва: Просвещение, 1989.
2. Л. Б. Перльмуттер, О языке «Героя нашего времени» Лермонтова, «Русский язык в школе», 1939, № 4.